и строить домыслы, для чего и надолго ли он явился.
А он и сам не знал, почему вдруг стало так нестерпимо грустно и потянуло прочь из дома. Наверно, чтобы отпустила печаль, нужно было вернуться сюда. Узнать, как она живет там, на новом месте. Раймон знал, что вместе с нею покинула старую усадьбу и Берта. Старый слуга Иво выздоровел и продолжал жить на прежнем месте, больше людей и не требовалось для присмотра за маленьким хозяйством. Но вряд ли этот простой человек смог бы поведать о нынешней жизни своей госпожи. Иное дело — деревенский священник, он дядя Армель, и надо непременно дождаться его возвращения. Похоже, теперь только он мог что-то поведать о своей племяннице. Ведь Гуго тоже давно не показывался здесь. Раймон знал от родителей, что молодой слуга приходил благодарить его. Но тогда он лежал в лихорадке после поединка с наследником Мортрэ, и встреча не состоялась…
Из раздумий его вывели легкие женские шаги позади. И он почувствовал раньше, чем увидел, что вошедшая была юной и невесомой, как солнечный зайчик. Конечно, эта прихожанка была не из вилланов. Те носят простые льняные одежды и деревянные сабо, в которых невозможно приблизиться так тихо. Только шелест шелка, этот верный спутник знатной девицы, выдаст ее появление. А еще о нем скажет сердце, которое вдруг замирает, пропуская удар, а потом начинает колотиться так, что ей должно быть слышно! И она слышит, но в своей неопытности еще не догадывается, что это <b>его</b> сердце! Она останавливается, глаза после яркого дневного света не сразу привыкают к полумраку, царящему под сводами храма.
— Святой отец, вы здесь? — звучит нежный голосок. Глаза вновь обретают зоркость, и она видит у аналоя фигуру мужчины. Он широк в плечах, строен, и наверно, на целую голову выше ее дяди.
— Я помешала вам молиться, шевалье? Простите, я искала здешнего священника…
Он шагнул навстречу, и она замерла на месте, как пташка перед лисицей. Почему-то вдруг подумалось, что Renard — это и есть лиса, чье изображение сверкает красным золотом на гербе их славного рода. Но она теперь не слабый воробушек! Хотя и продолжает его любить.
— Здравствуй, Армель, — звучит его голос, такой ласковый и совсем не похожий на тот, что был тогда, в лесу. От неожиданности она не сразу смогла ответить. Но помимо воли, повинуясь только памяти сердца, ее руки чуть было не протянулись ему навстречу в каком-то отчаянном порыве… но тут же опустились, и она поспешила спрятать их за спину, чтобы не поддаться, не сгореть, как мотылек, в огне его глаз.
От него не укрылось ее движение. Но какой-то древний инстинкт подсказал оставаться на месте, чтобы не спугнуть. Он не мог допустить, чтобы она снова пропала! — Здравствуй, Раймон. Звук ее голоса был как кусочек льда, тающий под солнечным лучом. — Я тоже жду отца Годона, — сказал Раймон. — Но он уехал в лесную деревню и, наверно, вернется не скоро.
Некоторое время оба молчали. — Говоря по правде, я хотел узнать, как ты живешь, Армель. Ведь мы давно не виделись! И как-то так получилось, что кроме святого отца, спросить больше некого. — Теперь ты можешь спросить у меня самой. — Можно мне сначала поздравить тебя? Я слышал, что в замке отца тебе живется хорошо, а главное — ты заняла положение, которого с рождения была лишена. — Да, — ответила она немного жестче. — Теперь я окружена любовью, и к тому же убедилась, что такое положение дает человеку многое. Его даже могут начать уважать. Вот так, вдруг. — Я поздравляю тебя, — сказал он с кротостью, которой сам в себе не подозревал. — Рад, что ты осталась прежней. Или нет, не совсем так, ты стала еще красивее. Но твой гордый и бесстрашный нрав ничуть не изменился!
Она кивнула и опустила голову чуть ниже, чтобы он не заметил ее смущения. — Я тоже рада, что ты выздоровел. Это было очень опасно — выходить на поединок после таких ран… Хотя, конечно, ты не дитя, и следить за тобой и поучать — не мое дело. Мне пора идти, Раймон! Последние слова она добавила поспешно, будто боялась его гнева, и шагнула к выходу. Он бросился следом. — Армель, постой! Ты очень помогла мне, правда! И тогда, и потом, когда прислала лекарство. Я знаю, что наговорил лишнего. Я прошу у тебя прощения. — Я давно все забыла. — А я все это время помнил о тебе. Он мог бы добавить, что не хотел ее забывать. Но какая-то необъяснимая для него самого робость заставила промолчать.
Армель была еще так неопытна, что даже не знала: в этот момент ей полагалось торжествовать! В замке отца ее успели обучить, как правильно носить дорогие наряды, отличать сапфир от топаза и танцевать то, что модно при дворе, даже объяснили, как правильно принимать ухаживания прекрасного рыцаря, и как дать понять незадачливому кавалеру, чтобы не рассчитывал на взаимность. Но никто и никогда не объяснял ей, как выразить свою любовь, если больше всего на свете боишься ее потерять!
Дверь вновь открылась, впуская группу паломников.
— Ты посидишь со мной в саду, Армель? Хотя бы несколько минут!
Возле церкви ее ожидали двое охранников и миловидная девушка-служанка. Армель сделала им знак подождать. Маленький садик при церкви был в этот час безлюден, и благодаря часто посаженным кустам шиповника, создававшим живую изгородь, звуки извне почти не долетали сюда. Сидя на скамье под старой яблоней, Армель рассказала, как была признана и по всем правилам введена в род своего отца, и как сам аббат и все приглашенные поздравили ее. Радость Армель в тот день омрачило лишь одно — ее дядя не смог присутствовать на церемонии. В своем письме старик сослался на неотложные дела в приходе, ведь бедняки и болящие стекались к нему со всей округи. Но Армель чувствовала, что это не главная причина. Отец Годон, этот скромный деревенский священник в истертой, выгоревшей сутане, не захотел появиться в богатом замке, чтобы друзья барона меньше вспоминали обстоятельства рождения Армель и несчастливую историю ее матери. Ведь жизнь Армель теперь стала совсем другой, и старик не хотел мешать. Он не чувствовал себя своим в том месте, где жила племянница, и Армель, едва разъехались знатные гости, попросила отца отпустить ее хотя бы на три дня.
— Достаточно
