– Мне кажется, сударыня, нам лучше быть друзьями.
– Друзьями? – переспросила я высокомерно.
– А вы все еще по-прежнему считаете, что я нахожусь где-то там, у подножия общественной лестницы? Времена изменились, мадам.
– Но не изменилась я.
– Именно этим вы меня и привлекаете. Привлекаю? Положительно, этот человек слишком много себе позволяет. Что сказала бы королева, узнав, что ее бывшая статс-дама «привлекает» банкира?
– Сударь, – сказала я вежливо, но сухо, – единственное, на что вы можете рассчитывать, так это на мою благодарность. Все остальные стороны наших отношений будут строиться исключительно на деловой основе.
В карете было темно. Лошади бежали по набережной вверх по реке, и мы уже приближались к парому в Пре-о-Клерк. Здесь нам предстояло перебраться на другой берег Сены.
– Отлично, мадам. Хотите, я предложу вам пари?
Мне показалось, что он с трудом скрывает раздражение. Куда только девалась его насмешливость. Он повернулся ко мне, в его глазах мрачно мерцали отблески уличных огней.
– Пари? Но мы же ни о чем не спорили.
– Нет, все-таки спор был, хотя вы с высоты своего положения и не пожелали этого заметить.
– В чем же была суть этого спора, сударь?
– Я сказал, что времена изменились, а вы изволили возразить, что это вас не касается.
Эти его учтивые выражения вроде «изволили» и «не пожелали» звучали явно издевательски. Я нахмурилась.
– И кто же из нас был неправ?
– Вы, мадам.
– Я?
– Да. Дайте мне пять лет сроку, и я докажу вам это.
– Пять лет! – повторила я насмешливо. – Но что же, собственно, вы собираетесь мне доказать за эти пять лет?
Нервничая, я даже не сразу заметила, что моя рука оказалась в его руке и он почти поднес ее к губам. Я поспешно высвободила свои пальцы прежде, чем он успел поцеловать их. Моя рука создана для принцев и герцогов, а буржуа целуют ее, только когда я это позволяю.
Усмехнувшись, он пристально посмотрел на меня, и взгляд этот был тяжелым.
– Моя дорогая, я докажу вам то, что в один прекрасный день для вас будет огромной радостью ехать в одной карете со мной. Более того, те цветы, которые я посылаю, вы уже не станете бросать в огонь, как это делали раньше. Эти будущие цветы ждет куда лучшая участь. Подходящее пари, не так ли?
Я молча слушала его, думая, уж не сошел ли он с ума. Подобные речи даже не могли меня оскорбить, они просто смехотворны, вот и все.
– Не становитесь смешным, сударь, – сказала я со всем презрением, на какое только была способна. – Да будет вам известно, что если бы у меня не осталось ничего, кроме имени и титула, то и тогда носиться с подобными прожектами было бы безумием. Впрочем, все это так глупо, что я даже не могу всерьез об этом говорить.
Мне казалось, я отменно сказала эту речь. Клавьер тихо рассмеялся.
– Вы великолепны, мадам. Какая чудесная версальская школа, какой образец аристократической спеси. Браво, девочка, ваш отец мог бы вами гордиться.
– Называйте девочками своих содержанок, – сказала я в бешенстве. – Благодарю за приятное путешествие, мы уже приехали!
Карета остановилась совсем недалеко от моего дома, рядом с Лувром. Отсюда до площади Карусель было рукой подать. Я принялась яростно дергать ручку дверцы и, распахнув ее, спрыгнула на землю, не дожидаясь, пока лакей выкатит подножку. Не прощаясь и не благодаря больше Клавьера, я, спотыкаясь, зашагала прочь от кареты.
– Мадам! – насмешливо окликнул он меня. Я шла по улице не оборачиваясь.
– Мадам, – смеясь, сказал Клавьер мне вслед, – завтра утром я пришлю вам вашу карету. Ту, которую у вас отобрали у заставы. Вы слышите?
Не в силах слышать его голос, я ускорила шаг. Всю дорогу я бежала так, словно за мной кто-то гнался, и уже через четверть часа была у своего отеля. Все еще задыхаясь от возмущения, я изо всех сил забарабанила в дверь кулаком. В доме раздались тяжелые, неспешные шаги – наверно, спускалась с верхнего этажа Маргарита. Едва дверь отворилась, я опрометью влетела в прихожую – влетела так, будто спасалась от преследования.
2Пятого октября 1789 года я поднялась среди ночи, в три часа утра, чтобы успеть закончить свой туалет и как можно раньше приехать в Версаль. Впрочем, туалет у вдовы был несложный: черное платье, черная фетровая шляпа, обтянутая кружевным крепом, и даже туфли и те черные. Из драгоценностей я могла носить только золотую цепочку с крестиком.
– Ее величество еще не знает, что вы вернулись? – спросила Маргарита.
– Никто не знает. Надеюсь, она будет рада моему возвращению.
Пока я одевалась, Маргарита рассказывала мне домашние новости. Жорж, как и следовало ожидать, учится плохо и прогуливает занятия. А наша новая кухарка Мадлена, оказывается, строит ему глазки.
– Она соблазняет его, мадам, – сурово сообщила Маргарита. – Ему ведь уже пятнадцать, и он такой дурачок. И все-таки я вам скажу, что в благородных домах такого позволять не следует, – это неприлично.
– Откажи этой Мадлене от места, Маргарита.
– Вы позволяете?
– Конечно. Для тех, кому нравится устраивать здесь публичный дом, найдется место в Пале-Рояль.[8]
Я не признавалась Маргарите, но меня все время занимала мысль о том, откуда Клавьер узнал, что я сделала с его цветами. Я никогда не распространялась об этом. Что касается Маргариты, то она вне подозрений. Стало быть, среди прислуги завелись шпионы? Или шпионки? Следовало избавиться от всех подозрительных людей в доме.
На ходу натягивая перчатки, я спустилась вниз. Во дворе меня ждала моя карета – та самая, которую забрали гвардейцы у Сент-Антуанской заставы.
– Вот как? – произнесла я. – Кто же ее пригнал сюда?
– Это еще вчера утром, мадам, – отозвалась Маргарита. – Я не знаю, кто это сделал, но этот поступок очень даже милый. Кстати, там на подушках был маленький букетик фиалок.
Я залилась краской. Дарить фиалки мне, как простой гризетке. Нет, этого Клавьера никак не поймешь. Стоит ли писать ему письмо с изъявлениями благодарности? Мне не хотелось этого делать. Но потом я подумала, что принцессу де ла Тремуйль можно упрекнуть в чем угодно, только не в неблагодарности. Я вернулась, присела к секретеру и поспешно набросала Клавьеру несколько строк.
У Маргариты был ревматизм, и поэтому мы ехали медленно. В Версаль карета прибыла в семь часов утра, когда в дворцовой часовне Сен-Луи началась месса. Отослав Маргариту узнавать новости, я отправилась в церковь.
Громкие звуки католических гимнов таяли под церковными сводами. Бесшумно, стараясь никого не потревожить, я прошла вперед, туда, где находилась королева. Против обыкновения, она не сидела, а преклонила колени, ее чистый склоненный профиль был хорошо виден в полумраке. Мария Антуанетта присутствовала на мессе, но мысли ее были далеко. Она даже не молилась, а просто смотрела неподвижным взглядом перед собой. Лицо ее было бледно – то ли от слез, то ли от бессонницы, но выглядела она куда уверенней, чем в июле, когда только что потеряла сына.
