— В прошлом году я вышла замуж, и мы с мужем переехали в другой район города. Найти нас, полагаю, было всего лишь делом времени. Кажется, церковь награждает доносчиков, — Валерия сделала глоток вина. — Все было кончено. Мой муж под пытками признался, что он иноверец, и умер, как мученик за нашу веру.
— Как вам удалось бежать?
— Мне помогли сочувствующие христиане. Мы добрались до Кадиса и…
— Мы? — переспросил Родриго.
Валерия застонала так, словно кто-то пронзил ее ножом, и прижала руки к груди. На ее лице появилось выражение невыразимой боли.
— О Боже, — проговорил Родриго, проникнувшийся ее горем и гневом. — У вас был ребенок?
— Да, — голос ее от горя звучал хрипло. — Сын.
Она отодвинула бокал:
— Он умер. Заразился тифом по пути на Эспаньолу и умер.
— На Эспаньолу? Что же тогда вы делаете здесь?
— Я должна была похоронить сына как полагается, омыв его крохотное тельце водой и прочитав «Shema Yisrael», еврейскую заупокойную молитву. А на корабле ведь не скроешься, там негде уединиться и, конечно же, меня выследили.
— Что произошло потом?
— Меня заковали в кандалы и должны были отвезти в Санто-Доминго для допроса Святой Инквизиции.
— Но вы бежали, — облегченно вздохнув, сказал он.
Валерия вспылила:
— Цепей недостаточно, чтобы удержать меня, если я хочу быть свободной. Как только мы прибыли в порт, я перебралась на другой корабль.
— Корабль, который привез ее сюда, — вставила Энни, встрепенувшись от сна. Затем она подобрала ноги и положила локти на стол. — Хорошо, что именно я увидела, как вы украли хлеб. Если бы это был кто-нибудь другой, вам бы не удалось избежать следствия. С нами вы в безопасности. Родриго знает, что нужно делать.
Валерия бросила взгляд на Родриго. Тот почти утонул в черных омутах ее глаз.
— Я в безопасности? — спросила она.
Родриго подумал о тех несчастьях, что грозили ему в том случае, если он спрячет у себя дома еврейку. Как объяснить ее присутствие? Почему эта тонкая, неумытая, но такая прекрасная женщина тронула его сердце? Потом он вспомнил Джозефа Риберу и сказал:
— Да. Возможно, мне придется пожалеть об этом, но здесь вы в безопасности.
— Это Номбре-де-Диос, — Касильда раздвинула высокую траву и широкие веерообразные листья, что росли вдоль высокого гребня, возвышавшегося над городом. Она указала на береговую линию, видневшуюся далеко внизу: — Наше путешествие окончено.
Эван посмотрел на город, охранявший испанские сокровища. Послеполуденное солнце окрасило его во все оттенки розового и золотого. Несколько немощеных улиц спускались к бухте, в которой на якоре стояло множество больших кораблей и суденышек поменьше. В городе было что-то около двух сотен строений и жилых домов побеленные известью деревянные домики с крытыми пальмовыми листьями крышами, приземистая церковь с квадратной башней и целая россыпь складов, столпившихся возле доков. По главной площади двигались пешие и конные люди, там же можно было заметить задрапированные кареты и туземцев с большими корзинами на головах. С одной стороны вход в город с моря охранял легко вооруженный гарнизон, с другой путь пиратам и кимарунам преграждал земляной вал.
— Господь всемогущий, — только и смог произнести Эван.
— Ты недоволен? — удивилась Касильда, отбросив с лица локон черного шелка волос. Порыв ветра подхватил его и разметал пряди. — Но ведь ты этого хотел — найти белый город?
— Да, конечно. Я просто не ожидал, что он окажется таким большим, почти как Плимут.
— Пли-мут? — сморщив губы, Касильда попыталась повторить незнакомое слово.
— Это порт в Англии. Номбре-де-Диос такой же большой. Чтобы взять его, нам понадобится больше людей, оружия и кораблей, чем я думал.
— Ты что-нибудь придумаешь, Эван.
Тот удивленно посмотрел на нее, услышав свое имя. За время двухдневного перехода от кимарунского поселения до места назначения между ними возникла некоторая привязанность. В пути Касильда, казалось, не знала усталости. Она учила его собирать в джунглях съедобные фрукты, орехи, клубни, ориентироваться по солнцу, чтобы не сбиться с дороги, но до сих пор ни разу не назвала его по имени. С того момента, как Касильда увидела его шрамы, сердце ее дрогнуло. Она отклонила все возражения своего племени относительно похода в Номбре-де-Диос и решила сама сопровождать Эвана в белый город, так как хорошо знала дорогу и расположение улиц и домов. Эван изучающе смотрел на нее. Взгляд его буквально впитывал в себя разметавшиеся от ветра волосы, большие своеобразные глаза, коричневое дивное лицо. Африканские черты, смешавшись с признаками местной расы, создали образец уникальной, неповторимой красоты. Она обладала необыкновенной притягательностью, подобно драгоценному камню, ограненному рукой мастера. Камень этот сверкал всеми цветами радуги при малейшем движении.
— Почему ты так смотришь на меня, Эван? — спросила она.
— Извини, — он опустил глаза, уставившись на носки сапог. — На моей родине мужчина получает пощечину, если подобным образом смотрит на женщину.
— Почему?
Ее неосведомленность удивила его. Несмотря на все ужасы и страдания, которые ей пришлось пережить, Касильда умудрилась сохранить незамутненность и свежесть весеннего рассвета.
— Потому что, — объяснил он, — когда мужчина так смотрит на женщину, это значит, что он испытывает вожделение.
— Вожделение?
Эван уже сожалел о том, что разговор принял такой оборот:
— Неважно. Нам лучше не появляться в городе до утра. Где мы переночуем?
Она подняла свой узел, в котором лежала одежда и сетчатые гамаки:
— Иди сюда. Я знаю место, которое еще не обнаружили белые дьяволы.
Идя вслед за Касильдой, Эван не мог оторвать от нее глаз. Рубашечного покроя платье, сшитое из оленьей кожи, обтягивало ее фигуру, выдавая совершенство линий.
— Почему твои люди отпустили тебя со мной одну?
— А почему бы и нет? — она подняла глаза, и в них заплясали синие блики.
— Ну… ты женщина, а я мужчина.
Касильда рассмеялась:
— Вот уж этого не стоит мне напоминать. Твой народ, наверное, как и испанцы, не учит своих женщин защищать себя. А мой народ учит.
Эван замолчал. Касильда была права. Она была вооружена не хуже воина, начиная от ножа с костяной рукояткой, что был засунут в висевшие на поясе ножны, и кончая отравленными дротиками, привязанными к голени.
— А ты не боишься идти в Номбре-де-Диос? — спросил он.
— Я бы не пошла, если бы боялась.
— А если кто-нибудь узнает тебя?
