Я поспешил домой и вымылся розовой водой с лимонным соком — средство, которое настоятельно рекомендую. На всякий случай сожгите это письмо и вымойте руки.
Надеюсь, мы еще встретимся лично.
Двенадцатого июля в сумерки я сидела в трапезной между Маддаленой и Николеттой. Сестры ужинали. Как и положено, во время трапезы все молчали. Ели минестру[10] без мяса и без пасты.
Восточную стену трапезной украшала фреска «Тайная вечеря». На примыкающей к ней стене располагалось большое окно, выходившее на внутренний двор и на дверь монастыря, ныне с наглухо заколоченными решетками.
Поверх облачения у меня висел золотой крест, но под одеждой втайне от всех я носила черный амулет Руджиери. Тщательно изучив свое происхождение, я выяснила положение планет и звезд в те дни и ночи. Марс, красный воин, вступил во взаимодействие с Сатурном, вестником смерти и разрушений, и прошел через мой асцендент[11] — через Льва, являющегося знаком королевской власти. Такое положение грозит опасностью и часто предрекает ужасный конец. А Сатурн, молчаливый и темный, гостил в моем восьмом доме, доме смерти. Звезды предсказывали мне, как и Флоренции, катастрофические перемены.
Раздался громкий стук в монастырские ворота, довольно неожиданный. Мы сидели очень тихо под звуки эха, отражавшегося от изношенной брусчатки.
Сестра Антония выразительно посмотрела на аббатису Джустину. Та кивнула. Антония поднялась и покинула трапезную. Вид у нее был настороженный, она старалась не встречаться со мной глазами. Возле двери послышались громкие мужские голоса.
Я отложила ложку. Стены, которые два с половиной года служили мне защитой, превратились в западню. Я вскочила на ноги в желании убежать, но знала, что бежать мне некуда.
— Катерина, — обратилась ко мне мать Джустина.
Я взглянула на нее, и она строго произнесла:
— Ступай в часовню.
У ворот сестра Антония громко кричала:
— Вы не можете сюда войти! Это женский монастырь!
Дверь содрогнулась. По ней грохнуло что-то потяжелее кулака. Джустина встала.
— Ступай в часовню, — повторила она и направилась к Антонии.
Рукава и покрывало монашеского облачения раздувались от быстрых движений. Посреди мощеного двора она окликнула мужчин за стеной, но стук в дверь был таким громким, что заглушил ее слова.
Сестра Николетта поднялась, взяла меня за руку и потянула за собой к двери. Неожиданно к нам присоединились и остальные — Маддалена, сестра Рафаэла, Барбара, сестра Антония и сестра Люсинда.
Лизабетта и Пиппа остались за столом.
— Они явились за тобой, — радовалась Пиппа. — Они явились, Господь свершит правосудие.
Сестры плотно меня окружили. Мы прошли по коридору, под аркой, по внутреннему двору, мимо монашеских келий.
Стук в дверь внезапно прекратился. Раздались голоса. Мать Джустина переговаривалась через стену с мужчиной. Мы удалялись в глубь монастыря, и звуки становились все тише. Мы уже достигли скриптория. Закатное солнце окрасило серовато-лиловое небо в цвета розы и коралла.
Оказавшись в часовне, мы зажгли свечи для вечерней молитвы. Пахло ладаном. Сестры провели меня за алтарную решетку и встали передо мной полукругом. Дрожа, я опустилась на колени. Сатурн так тяжело на меня давил, что трудно было дышать. Я нащупала на поясе четки и начала читать молитвы по памяти, но путалась, не могла сосредоточиться и думала о черном камне возле сердца. Мои молитвы были устремлены не к Мадонне, а к Венере, не к Иисусу, а к Юпитеру.
Через открытые двери до меня долетали возгласы Джустины:
— Вы совершаете святотатство! Она ребенок, она не причинила никому вреда!
По камням застучали ботинки. Я повернулась и увидела, как мужчины вошли — не опустили головы, не перекрестились, словно святые стены для них ничего не значили.
— Где она? — закричал один из них. — Где Катерина Медичи?
Я перекрестилась, поднялась и посмотрела поверх плеч своих сестер на четверых солдат с длинными саблями. Неужели мы представляли опасность, неужели могли дать им отпор?
Самый молодой из них, нервный, нескладный, с длинными руками и ногами, с глазами, такими же блестящими и выпуклыми, как у меня, вскинул подбородок и положил ладонь на рукоятку своей сабли.
— Прочь! — велел он сестрам. — Прочь. Мы должны арестовать ее. Именем республики.
Николетта и другие сестры молчали и не двигались. Солдаты выхватили сабли и сделали шаг вперед. Женщины охнули и расступились.
Все, кроме Николетты. Она встала передо мной, развела руки и твердо заявила:
— Не смейте трогать этого ребенка!
— Отойдите! — приказал юный солдат.
Я взяла Николетту за руку.
— Сделайте так, как он просит.
Но Николетта словно окаменела. Нервный солдат взмахнул рукой; сабля плашмя ударила Николетту по плечу, и сестра рухнула на колени.
Мы все вскрикнули. Я нагнулась к ней. Она тихо стонала от боли, но крови не было. Даже ее очки остались на месте.
Другие, более выдержанные, солдаты отодвинули молодого человека в сторону, прежде чем он успел еще что-то сделать.
— Сюда, — сказал один из них. — Не заставляйте нас применять насилие в Божьем доме.
В этот момент в часовне появились еще два солдата, а за ними — властного вида темноволосый мужчина с сединой в постриженной бороде. Он пришел убить меня.
Его сопровождала мать Джустина; глаза ее покраснели от слез.
Я притронулась к своему белому покрывалу. Мой голос, чистый и звонкий, наполнил часовню.
— Только отлученный от церкви грешник может войти в святилище и вытащить из монастыря Христову невесту. Только он осмелится осудить ее на смерть.
Командир весело прищурился.
— Я не осмелюсь сделать ни то ни другое, — заметил он так добродушно, что атмосфера сразу разрядилась.
Руки женщин, поднятые в протесте, опустились, солдаты вложили сабли в ножны.
— Я просто перевезу вас, донна Катерина, в более безопасное место.
— Это место абсолютно безопасное, — возразила мать Джустина.
Командир повернулся к ней и вежливо ответил:
— Безопасное для нее лично, аббатиса, но не для республики. Здесь убежище для сторонников Медичи. — Мужчина взглянул на меня. — Вы же видите, у нас достаточно сил, чтобы забрать вас, герцогиня. Предпочитаю ими не пользоваться.
Я внимательно на него посмотрела и погладила лицо сестры Николетты. Та прижалась ко мне лбом и заплакала.
— Не надо, — прошептала я и поцеловала ее в щеку.
Кожа ее была мягкой, морщинистой и соленой.
