Она и предположить не могла, что мысли Эдуардо были отнюдь не безмятежны. Он устал от своего маскарада. Щеки чесались под фальшивой бородой. Грим, наложенный на лоб, размывался. Он сожалел, что не выбрал для себя менее сложный грим, как, например, тот, который он придумал для Филадельфии.
Эдуардо приоткрыл глаза и удивился, обнаружив, что она смотрит на него. Ее глаза скользнули по его лицу, и она тут же поджала губы, чтобы они не выглядели такими полными и мягкими. Мысль о том, что его следует винить за эту перемену, уколола его сознание. Даже в темноте зала ее красота сияла. Понимает ли Филадельфия, как она прекрасна? Он в этом сомневался.
Она предрасположена воспринимать жизнь слишком серьезно. Он понял это в ту же минуту, когда в первый раз увидел ее. Эдуардо преклонялся перед ее сдержанностью, хотя и подозревал, что ее строгий контроль над своими чувствами легко может обернуться горечью, если она не научится давать волю своим эмоциям. Филадельфия молода и полна жизни. Ей нужно испытывать радость от бытия.
Он был непростительно резок с ней в тот момент, когда она оказалась совершенно беззащитной и легко ранимой. Эдуардо вынужден был отвернуться от нее, как раз когда она ощутила страсть, которую он без умысла возбудил в ней. Неудивительно, что она избегает его взгляда. Собственная бестактность задевала Эдуардо. Он любил женщин, и они любили его. Все дело в этом нелепом костюме. Он не должен выглядеть в ее глазах подобострастным. Это была ошибка, которую он не повторит.
Когда в антракте зажегся свет, у Филадельфии начала болеть голова от того, как на нее глазели. Она поднялась со своего кресла.
— Мадам Ормстед, мне нужен свежий воздух. Вы извините меня?
— Нет, не извиню. Если вы сейчас выйдете в фойе, вас растопчут поклонники. Мы будем ждать здесь и позволим Акбару впустить сюда немногих визитеров. Присядьте, дорогая. Вы не должны выглядеть скованной.
Филадельфия села, бросив косой взгляд на Акбара. Это по его вине она оказалась в такой ситуации. Почему именно, она не была уверена, но была совершенно убеждена, что ответственность лежит на нем.
В дверь ложи постучали, и у Гедды вздрогнули уголки рта.
— Акбар, ты можешь спросить, кто там.
Он склонил голову и исчез за портьерами только для того, чтобы через секунду вернуться.
— Мемсаиб, джентльмен говорит, что его зовут Генри Уортон.
Улыбка Гедды смягчилась.
— Мой племянник? Пригласите его. Герберт, мой мальчик! Входи. — Она нетерпеливо махнула рукой высокому молодому человеку в вечернем костюме, шагнувшему в ложу. — Где твоя глупая мать, Герберт?
— Я Генри, тетя Гедда, — отозвался молодой человек; его приятное лицо слегка зарделось. — Мама хорошо себя чувствует. — Он не отрываясь смотрел на прекрасную молодую женщину, сидящую рядом с его теткой, и добавил: — Но ее сегодня здесь нет.
— Ну и слава Богу! — с откровенной радостью объявила Гедда. — Я терпеть не могу разговаривать с твоей матерью. Она ведь совершенно глупа. Известно, что нельзя плохо говорить о немощных, и я обычно этого не делаю, но твоя дорогая матушка отказывается признать свою ущербность и вечно самым нелепым образом высказывается по любому поводу. Ладно, Дельберт, хватит глазеть, скажи что-нибудь.
— Я Генри, тетя Гедда, — повторил молодой человек, с печальной улыбкой глядя на Филадельфию. — Я ужасно рад видеть вас здесь. Вся семья уже потеряла надежду встретить вас в обществе.
Гедда подняла свой лорнет.
— Ну и что? Разве дама не может довольствоваться собственным обществом, если оно не может предложить ей взамен хоть что-нибудь вполовину интересное? Осмелюсь утверждать, что вы тратите большую часть своего времени на то, что скучаете или нагоняете тоску на своих собеседников. Оставаясь в моей резиденции, я уберегаю себя от вины за первое и от греха за второе. — Она неожиданно обернулась к двери. — Акбар! Я хотела бы чего-нибудь прохладительного. Если Гарольд перестанет тратить время попусту и сядет, будет хорошо, если ты принесешь нам три бокала.
Акбар поклонился.
— Все будет сделано, как приказывает мемсаиб.
Гедда с самодовольной улыбкой обернулась к своему племяннику.
— Что ты о нем думаешь?
У Генри рот открылся от изумления.
— Он ваш? Я хочу сказать, он ваш слуга, тетя?
— А кто же еще?
— Когда он открыл дверь вашей ложи, я подумал, что он костюмированный капельдинер.
— Но на самом деле он принадлежит моей гостье. Мадемуазель де Ронсар, я хотела бы представить вам моего не самого любимого родственника, Горация Уортона. Гораций, моя гостья, мадемуазель де Ронсар.
Молодой человек выпрямился во весь свой немалый рост и весьма учтиво поклонился.
— Очень рад познакомиться с вами, мамзель. Я Генри Уортон.
— Разве я недостаточно сказала? — нетерпеливо спросила Гедда. — А где Акбар? Он на редкость медлителен, кроме тех случаев, когда бежит по вашим поручениям.
— Я уверена, что он старается, — ответила Филадельфия и поспешила обратить свое внимание на Генри. — Я тоже рада нашему знакомству, месье Генри Уортон.
Ее голос произвел на молодого человека ошеломляющее впечатление. У него изменилось лицо, а глаза расширились от удивления.
— Я всю жизнь ненавидел свое имя, но, услышав, как вы произнесли его, я никогда больше не буду так воспринимать его.
Если бы он не был так серьезен, Филадельфия подумала бы, что Генри смеется над ней.
— Мерси, месье Уортон, вы слишком добры ко мне. Я боюсь, что мой английский временами не совсем правилен.
Он сел рядом с ней.
— Вы можете произносить мое имя так часто, как захотите, мамзель.
Эдуардо вернулся как раз в тот момент, когда Генри наклонился к Филадельфии, и, хотя не слышал их разговора, он сразу заметил результаты ее женской победы. Филадельфия за несколько минут совершенно очаровала парня.
Задетый этим, он шагнул вперед и просунул поднос между этой парой.
— Прохладительное, мемсаиб?
Он произнес эти слова вежливо, но взгляд, который он кинул на молодого человека, заставил Генри отодвинуться.
— Прежде всего, Акбар, предложи мадам Ормстед, — строгим тоном сказала Филадельфия.
— Как пожелает мемсаиб. — Он убрал поднос, но перед тем бросил бедному молодому американцу еще один угрожающий взгляд. — Мемсаиб хочет, чтобы я убрал этого мужчину?
— Напротив, — отозвалась она. — Это племянник мадам Ормстед. Месье Уортон, Акбар — мой преданный слуга.
Генри взглянул на устрашающее темное бородатое лицо и пробормотал что-то невнятное.
Только когда Акбар обслужил их всех и удалился в глубину ложи, Генри тихо сказал своей тете:
