II
Фанфан сидела, склонившись над графиком съемок фильма Габилана, когда я сообщил ей о своем разрыве с Лорой. Она улыбнулась и, видимо, собралась поцеловать меня, так как двинулась ко мне. Выражение ее лица позволяло мне судить, как велика была ее радость.
– Но я не собираюсь вступать в новую связь, – поспешил добавить я.
Она рассердилась, секунду постояла в замешательстве. Тогда я пояснил ей, по каким причинам не рискую подвергать свою любовь опасностям супружеского союза. То, что я теперь не буду спать с другими девушками, было слишком слабым утешением для нее. Говоря о наших конкретных чувствах общими словами, Фанфан проявила столько ума, что едва не заставила меня передумать; однако у меня хватило сил заявить, что я не верю в супружество и отныне мы будем друг для друга братом и сестрой.
– Разве Ти и Мод не наши общие родители? Исходя из этого, я предложил Фанфан считать меня взрослым братом и напомнил, что в кафе над аптекой она сама была за то, чтобы избавить наши отношения от той атмосферы, которую она назвала «двусмысленной».
С напускной искренностью, удивившей меня самого, я повторил, что она для меня – любящая сестра, каких у меня не было, поддержка и опора, без которой мне не обойтись. И я предпочитаю вечно сохранять наше любовное содружество, чтобы никогда не потерять ее. Это заявление, продиктованное только моей волей, не затрагивало моих чувств, но я сумел придать своим словам убедительность за счет искреннего тона.
Если бы Фанфан прижалась губами к моим губам, чтобы заставить замолчать, я бы сдался; но у нее на такое не хватило смелости. И в самом деле, я ведь только что запретил ей питать какие-либо новые надежды.
Таким образом, она подчинилась моим требованиям, но вид у нее был такой, что я ей не особенно поверил.
Фанфан не знала, что выполнение установленных мною для себя строгих правил не исчерпывало моей программы действий. Я решил тайно проникнуть в ее жизнь.
Целыми днями я мечтал о Фанфан. И провалился на сентябрьских экзаменах в Политической школе. Мое легкомысленное отношение к учебе раздражало отца. Он считал, что мне было бы полезно покончить с развлечениями.
Мой пассив в банке разросся до неимоверных размеров. Мне только и оставалось, что заложить отцовский лимузин, не ставя его в известность об этом, разумеется. Я мог это сделать: его ошибкой было переписывать технический паспорт на мое имя – подсказка Титаника обретала актуальность.
Вы, наверное, не удивитесь, что я и не подумал зарабатывать себе на жизнь. Дело в том, что моими мыслями повелевало сердце, да и никакая посильная для меня работа не смогла бы покрыть мои безудержные расходы.
С целью незаметно втереться в повседневную жизнь Фанфан я снял номер в гостинице, расположенной напротив дома, где она жила. И вот, вооружившись биноклем, я из окна любовался Фанфан. В гостинице я свел знакомство со швейцарами и одним из лифтеров, но у моего пристанища был существенный недостаток: оно представляло собой отель класса «четыре звездочки»…
Нетрудно представить себе, с какой тревогой я помечал дни в своей записной книжке, которую держал в девственной чистоте, чтобы записывать туда дни и часы свиданий с Фанфан. Подобно наркоману, о затратах старался не думать. Иногда улыбался, вспоминая, каким экономным пай-мальчиком я был, когда жил с Лорой. Лишиться возможности созерцать Фанфан в ее комнате было для меня гораздо страшней, чем потерпеть финансовый крах.
По истечении первой недели дирекция гостиницы попросила меня оплатить счет, если я хочу проживать в ней и дальше. Чтобы как-то утихомирить дирекцию, я переадресовал потрясающий счет отцу.
Я сам сунул голову в капкан. За эти дни я привык жить как бы рядом с Фанфан. Я был восхищен тем, как искусно она делает себя счастливой, выполняя чуть ли не с религиозным рвением обыденные дела, от которых обычно хочется поскорей отделаться. Я был счастлив тем, что она умеет ставить мизансцены счастья. Покинуть гостиницу означало то же самое, что покинуть Фанфан. Для меня стало необходимостью видеть ее каждый вечер. Много раз я среди ночи подходил к окну, чтобы посмотреть на ее темное окно. Представлял себе ее спящей так близко от меня, и мою душу охватывал сладостный покой.
Матери я дал понять, что охвачен новой страстью, чтобы она не беспокоилась по поводу моего долгого отсутствия. А Фанфан воображала, что я продолжаю усердно учиться в Политической школе, не подозревая, что в ту минуту, когда она думала обо мне, я подсматривал за ней в бинокль, или шел на почтительном расстоянии по улице, сопровождая ее, или же сидел за столиком того же кафе, куда она зашла.
Я следовал за ней повсюду, где это было возможно. Она покупала книгу – я заходил в тот же магазин и покупал еще один экземпляр. Мне хотелось, чтобы нас занимали одни и те же мысли. В ресторане, выбрав место так, чтобы Фанфан меня не заметила, я заказывал те же блюда, что и она. И у меня создавалось впечатление, что мы завтракаем вместе.
Кто посчитает меня чокнутым, тот наверняка по-настоящему не любил. Сумасшедшие – те, кто не сходит с ума от любви.
А мой счет в гостинице продолжал разбухать.
Как-то Фанфан пригласила меня на обед к ее родителям, причем в голосе ее слышалась дрожь, вызванная явно не телефонными помехами.
– Раз уж мы брат и сестра, должна же я представить им тебя… – сказала она, перед тем как попрощаться и повесить трубку.
Ее мать и отец уехали из Кер-Эмма два года тому назад. Не хотели оставаться там, где утонула маленькая сестренка Фанфан, и решили поступить на работу в одну из парижских больниц. Оба были специалистами по раку легких. Как достойные дети Кер-Эмма, поклялись разделаться с этой злой болезнью.
И вот в четверг вечером я направился к родителям Фанфан, которые снимали квартиру в доме на углу двух улочек, свидетельствующих о том, что Осману[11] не хватило времени стереть с лица земли старый Париж целиком.
Дверь открыл отец Фанфан, он тут же привлек меня к себе и обнял со словами:
– Позвольте мне обнять вас, Александр… Простите, что обращаюсь к вам по имени, но мне кажется, так будет лучше. А вы меня зовите Жильбером.
– Добрый вечер, Александр, – сказала и его жена, которая также попросила звать ее Натали, после чего горячо обняла.
Фанфан приняла из моих рук цветы, которые я счел своим долгом принести, и при этом не могла скрыть лукавую улыбку; затем упорхнула, сославшись на то, что цветы нужно поставить в вазу.
– Чувствуйте себя как дома, – дважды попросила ее мать, подведя меня к дивану.
Мне поднесли бокал шампанского.
Жильбер отеческим тоном поговорил со мной о учебе в Политической школе, сообщил, что знает обо мне кучу вещей, и похвалил за то, что я часто навещаю «старый Кер-Эмма», то есть Мод и мсье Ти. Потом поблагодарил за то, что я через отца похлопотал за Фанфан перед Габиланом.
