Небольшой зал был полон взмокших от пота людей – здесь курили даже некурящие. Я понятия не имел об игре, заставлявшей гореть глаза парней, опустившихся на это дно. Они обменивались картами и невеселыми улыбками. Кто из Алжира, кто из нищего квартала, кто еще откуда-нибудь. Однако денег на столах лежало много.
В зеркало я увидел среди этой пестрой фауны самого себя и удивился, как это я сюда попал. Неужели я тот самый молодой человек, который всего несколько месяцев назад мечтал об упорядоченной жизни? Лора страшно удивилась бы.
В кармане у меня лежало три тысячи франков, моя последняя надежда. В этот миг мне захотелось бежать отсюда. Какой-то молодой человек деликатного сложения рискнул последней ассигнацией – судьба его не помиловала. Увидев его потухший взгляд, я вздрогнул, но остался рядом с Титаником. Отступать мне было уже некуда.
Титаник объяснил мне, что лично он увлекается рулеткой. Не прислушиваясь к его объяснениям, я машинально поставил свои три тысячи франков на середину стола и закрыл глаза.
– Ты выиграл, – огорченно сказал Титаник.
Когда я открыл глаза, мои три тысячи франков превратились в шестьдесят тысяч. Я поспешно распихал их по карманам и, не пытаясь осмыслить, что произошло, шепнул Титанику:
– Скорей, скорей пойдем…
Я собрал достаточно, чтобы заткнуть брешь, проделанную в моих финансах двухнедельным пребыванием в дорогой гостинице.
Но Титаник отказался уходить, ссылаясь на то, что мы только-только начали играть. Он терпеть не мог чьей-то удачи, от чужого счастья его воротило.
Что было потом? Я точно не помню. Я спустил весь свой выигрыш и увеличил отрицательное сальдо в банке еще на двадцать тысяч франков.
Через три дня на отцовскую машину наложили арест. Я все еще жил в гостинице. Дирекция не сомневалась в моем банкротстве. Чек мой был учтен. При моих расстроенных чувствах мне оставалось утешаться лишь тем, что я издали наблюдал за Фанфан. Вся жизнь моя сводилась теперь к тому, чтобы любить ее. Ночью я не раз вставал и шел посмотреть на ее окно. Темнота скрывала от меня Фанфан, но мне казалось, будто я таким образом стерегу ее сон.
Вечером в пятницу, в восемнадцать часов, я с замиранием сердца пошел к отцу. Он ждал меня, чтобы получить обратно свою машину, и на мой звонок вышел сам с телефонной трубкой в руке, одетый в поношенный халат.
Я прошел в его кабинет и сел, а он продолжал орать в телефонную трубку. Речь шла о налогах, женщинах, кинематографе – короче говоря, обо всем, что ведет к разорению; на прощанье отец пригрозил собеседнику, что тот скоро отдаст Богу душу, если не прибегнет к клизмам, которые отец ему прописал.
– Ну, как дела, Сандро? – спросил он, после того как повесил трубку.
– Папа, банк задержал твою машину.
– Мою машину?
– Да, я ее заложил.
– Мою машину! Ты с ума спятил?
– Да, я без ума влюбился в женщину моей жизни. Этот ответ сразу остудил его гнев. Я рассказал о встрече с Фанфан, о потрясшем меня взрыве страсти и о своем решении не допустить, чтобы наша любовь перешла в сонное отупение, каким довольствуется большинство супругов; затем поведал о своем желании войти в жизнь Фанфан и, разумеется, о дорогой гостинице, давшей приют влюбленному созерцателю, каким я стал.
– Вот, я рассказал тебе все.
Отец вздохнул, помолчал и с серьезным видом сказал:
– Пойду-ка я пописаю.
Такая у него была привычка – размышлять, пока он опорожнял свой мочевой пузырь. Я ходил по комнате вдоль, и поперек, и по кругу, дрожа от страха перед решением отца.
Наконец дверь уборной отворилась. Отец подошел ко мне и резким движением притянул меня к себе, он был явно взволнован.
Намеками дал мне понять, что всегда считал меня человеком, неспособным на безумства, соглашателем, избегающим жгучих крайностей. Его огорчило, когда я сообщил ему о своем намерении жениться на Лоре, но мое новое решение показало ему, что я, как и он, настоящий Крузо.
О машине он больше не упоминал.
Отец вновь обрел одного из своих сыновей.
– Пойдем, я отведу тебя к Мадо. Там и отпразднуем это событие.
– А кто это – Мадо?
– Бандерша в полном смысле этого слова. Ты должен с ней познакомиться. Это очень важно.
Взяв ключи, отец подтолкнул меня к двери.
– Папа, но я не хочу идти в веселый дом. Возможно, я и Крузо, только мои пути не совпадают с твоими.
– Александр, мы идем туда не затем, чтобы распутничать! Тебе надо познакомиться с Мадо.
Отец схватил меня за рукав и поволок за собой.
Такси остановилось на улице Неаполя перед шикарным на вид домом. Я расплатился за такси последними пятьюдесятью франками: папа забыл бумажник.
– Это происходит здесь, – пробормотал он.
– Что именно?
– Сам увидишь.
– А чем платить? У меня больше нет ни гроша.
– Этой женщине, милый мой, платят рукописями, главами! Твой кассовый ящик набит романами. А здесь литературный бордель!
– Литературный бордель! – в испуге воскликнул я.
– Все клиенты – литераторы. Они приходят сюда, когда увязнут в своем творении. Мадо читает рукопись, ругает тебя и заставляет выложить твой сюжет; потом ты можешь заключить в объятия одну из ее подопечных, чтобы прийти в себя.
– Но я не хочу писать! – в отчаянии крикнул я.
– Хватит вопить, идем. Мы вошли в ворота.
– Но… ей-то зачем рукописи, этой самой Мало?
– Она содержательница публичного дома и литературный агент. Проталкивает рукопись какому-нибудь издателю и получает десять процентов от того, что причитается автору. Вот так и обделывает свои делишки.
На четвертом этаже отец позвонил. Дверь отворилась. Мадо вышла в черном свободном платье. Она весила килограммов сто. Меня испугал взгляд этого динозавра, чуткий и проницательный. Я сразу понял, что ее не проведешь.
– О, дорогой! – сказала она отцу и поцеловала его.
– Александр, один из моих сыновей, – представил он меня.
Я в панике бросился вниз по лестнице.
– Вернись, ты создан для того, чтобы писать! – крикнул мне вдогонку отец.
– Ба! Оставь ты его в покое, он теперь знает сюда дорогу, – остановила его Мадо.
Выйдя на улицу, я снова поклялся себе никогда не браться за перо и бумагу.
В гостиничном номере, выглянув в окно, я заметил, что комната, соседняя с комнатой Фанфан, освободилась. Я справился у привратницы, и та сказала, что хозяин ее сдает. Объявление появится в газетах завтра.
Папа с радостью согласился обеспечивать мое новое жилье. Мое приключение просто потрясло его, совершенно искренне сказал он. Я подписал договор о найме квартирки и переехал в тот же вечер. В мои намерения входило заменить простое стекло в переборке, отделявшей мою комнату от комнаты Фанфан, зеркальным. Это создаст у меня иллюзию, будто я живу вместе с ней, но она не будет подозревать, что я ее вижу.
