Те, кто были сплошь богачи, теперь лишь сплошь таксисты, где добродетель, пустота, где бедность и отчаяние, как правая и левая рука, Анна думала, что, пожалуй, несмотря на все ее роптания, можно сказать, что судьба была к ней благосклонна. И она, сетуя и гневаясь на участь, цела и невредима, там, где все сплошь в щепки и обломки, огромного Корабля-Империи. И нет ни дома, ни земли, ни будущего, и только прошлое и только память.
Так прошло ее лето в Париже, и так прошла бы осень и зима, если бы не болезнь фрау Аннгрет. Подагра до того скрутила сильную и крепкую старуху, что та, не желавшая покидать свой немецкий остров в пестром океане девятого квартала, приняла решение на всю зиму отправиться в Ниццу, где доктор, обещал ей волшебное исцеление, лишь от одного морского воздуха. И как любой тяжелобольной человек, фрау Аннгрет была в таком отчаяние, когда нуждалась даже не в самом исцелении, а хотя бы в надежде на него.
Анна же, напротив, совсем не желала возвращаться в Ниццу. Ей нравился их замкнутый и недвижимый мир, где, казалось даже, воздух был дистиллирован, где ни лишний свет не проникал сквозь шторы, ни лишний звук не достигал ушей. Анна постепенно приняла повадки старой и умирающей старухе, и, забыв свой возраст и стерев свои желания, подлаживаясь под чужой ритм жизни, потеряла себя. И то смирение, которому ее учил отец, и чье учение закрепило и отточила жизнь до совершенства, срослись с ней так сильно и так тесно, что переросли в ту часть подчинения и покорности где «Я» навсегда замещается словом «Ничто».
Не желая ехать в Ниццу, но, не имея право голоса, она и здесь смиренно приняла решение умирающей фрау Аннгрет, как свое собственное и послушно отправилась вместе с ней на Лазурный берег, будто бы этот самый путь станет и для нее финалом жизни.
Процесс восстановления после крушения для Дэвида оказался тяжелее, чем он рассчитывал, он заново учился ходить, сидеть, стоять. Элен во всем ему помогала, была опорой и поддержкой и секретарем и помощником и ласковой любовницей и верным другом и закономерно они стали близки до той степени, что находится и дальше в статусе незамужней пары стало не возможным.
Он долго не решался на развод, не из страха осуждения, а просто, потому что не видел в этом смысла, и, будучи человеком разумным, а главное практичным, понимал, что те издержки, которые необходимо будет претерпеть при разводе, не стоили той выгоды, что давал ему статут мужчины холостого. Но теперь, после произошедшего, он решил скинуть с себя весь ненужный балласт, который все эти годы он тащил скорее по инерции, нежели из пользы дела. Он продал большую часть бизнеса, часть капитала перевел в банк. Он оставил ровно столько, сколько ему необходимо для того чтобы не испытывать финансовых затруднений, и не менять тот образ жизни к которому привык, но вместе с тем не слишком утруждать себя делами. Словом, он за полгода сделал то, что должен был сделать за несколько лет, но наверняка никогда бы не сделал, так и откладывая на потом, если б не случившееся.
Ему, конечно, не нравились изменения, произошедшие в нем, более того, после встречи с Энн и пережитого крушения, он чувствовал себя другим человеком, и как бы ни чужд ему был этот новый «Я», он принимал его, с какой-то смиренной обреченностью и учился заново жить в согласии с собой, потому что ясно понимал, что изменения те, произошли в нем безвозвратно.
Что касается его отношений с матерью Элен, Эстер, их нельзя было назвать плохими, однако же, можно было назвать напряженными. Он с трудом выносил эту властную и требовательную женщину, быть может потому, что отчасти узнавал в ней себя, и иногда ему казалось, что Элен просто поменяла вектор служения с матери на него, так как привыкшая находиться в положении «вечной услуги», она инстинктивно, искала того же в партнере, служить ему и окружать заботой, как она тому привыкла. Что ж, в любом положении приходится с чем-нибудь смиряться, а потому пришел и его черед смиряться с Эстер.
Все лето с Элен они провели в Париже, но устав от дел и суеты большого города, на зиму решено было отправиться в Ниццу. И также как и полгода назад, голубой поезд, теперь уже полный его соотечественников, преследуемых сыростью и холодом и убегающих от промозглых ветров вересковых пустошей, мчался на райский берег, туда где с отвесной скалы осыпь красного порфирита падает в Лазурное море, чтоб песком и галькой, чрез время, прибоем, быть вновь возвращенным на скалы.
Он чувствовал себя как дома, и сильная и крепкая рука Элен на его колене, и спокойный и чопорный и строгий взгляд ее матери, и родная речь, все это, наконец, заставило его обрести равновесие, которое он так настойчиво искал.
Он снова тот, кем был. Или почти…
Элен настаивала на том, чтобы они сняли виллу, и, обычно, он был склонен с ней согласиться, но не в этом вопросе. Дэвид забронировал отель, назвав тысячу и одну причину, привел сотни довод о преимуществе проживания в отеле, а не на вилле: это и близость всевозможных развлечений, казино и ресторанов, и не желание садится за руль, и тот факт, что часть его знакомых, с которыми он любит проводить вечера будут в Ницце, но правда была в том, что он страшился той интимной душевной близости, что неизменно влекло бы проживание в замкнутом и уединенном пространстве виллы. Более того, он снял для них два роскошных пусть и сообщающихся, но сохраняющих для него автономию номера, тем самым обозначая границы их будущего брака, мы вместе, но все же врозь и каждый по себе. И если бы он остановился и оглянулся в прошлое, то понял бы, что вновь, неотвратимо, претворяет в жизнь свой первый брак. Но все его естество до такой степени не желало изменений, что даже мысль о том, что он вновь останется один, не страшила его так, как мысль об утере свободы.
В ее глазах он видел возражение, но Элен смолчала. Она боялась, что в противном случае он и вовсе отменит поездку и даже помолвку, и хотя все в ней противилось проживанию в отели, словно они чужие люди, либо пара, которая в браке уже добрую сотню лет, все же ее унизительное положение старой девы, не давало ей право выбирать. Чем
