Рахарио схватил кинжал и вонзил его острие в мякоть; рыба еще несколько раз ударила хвостом и затихла. В нос Георгине шибанул металлический запах крови, а потом интенсивно свежий запах соленой воды, когда Рахарио снова приставил кинжал к жабрам и ловко высвободил крючья гарпуна из рыбьего тела.
– Это сулит нам счастье, – сказал Рахарио, склоняясь над рыбой. – Богатство, здоровье и много сыновей и дочерей.
– Мы теперь по правде муж и жена?
Какое-то сомнение еще оставалось, не требуется ли еще что-то, кроме этой рыбины под их руками, чтобы обозначить ее переход от молодой девушки к замужней женщине.
Рахарио поднял голову и посмотрел на нее – нежно и с торжественной серьезностью.
– Да, Нилам. Мы муж и жена. Навсегда.
– Навсегда, – эхом повторила она, наполовину изумленно, наполовину с обещанием, идущим из глубины сердца.
Рахарио потянулся к ней и поцеловал ее, его теплая рука на ее щеке была мокрой.
Ей нисколько не мешало, что его ладони были в крови, как и ее собственные, и перепачканы слизью от рыбьей чешуи.
Она чувствовала себя благословленной в архаическом обряде, древнем, как само человечество. Как кровь, которую каждый месяц проливает ее тело, как семя Рахарио есть часть вечного таинства жизни и смерти. Часть этого мира, в котором оба они были у себя дома.
Пусть из разных миров, которые здесь, в этой лодке, окончательно соединились.
* * *
Волны с ропотом омывали корпус корабля с той маслянистой тяжестью, какую море приобретает, лишь когда становится такой же чернильной черноты, как ночное небо.
В свете лампы Георгина сидела на плетеных матах, которыми Рахарио выстлал палубу, и на языке у нее таял последний кусочек нежной рыбы.
Ее пальцы повторяли рисунок рельефного волнистого узора на краю глазированной глиняной чаши, и уже в который раз ее взгляд обращался в сторону бледных огней, что тянулись вдоль берега, сгущаясь там, где река Сингапур впадала в море.
Мириады световых пятен танцевали у берега на воде: огни кораблей и лодок, которые на ночь стали здесь на якорь. Ковер плавучих язычков свечного пламени, будто специально для Георгины зажженных под серебряной вышивкой небесного полотна. В воздухе из текучего шелка терялся горизонт, сводя воедино небо и море, и корабль был островком в черно-блестящей, усеянной огнями дали небоморя.
– Как чудесно, – прошептала она, и Рахарио с ней согласился.
– Было вкусно? – спросил он и протянул руку за опустевшей чашей.
– Очень!
Рыба, крабы, лангусты и креветки на вкус напоминали морской бриз и соленую воду, в которой Рахарио их ловил; рис, фрукты и овощи, запас которых он всегда держал на своем корабле, были приправлены не так, как привыкла Георгина по индийской кухне Аниша, но остро, как она любила, и ей нравилось смотреть, как он орудовал железными горшками и серо-коричневыми глиняными чашками у очага на палубе.
Она вытерла руки о саронг.
– Я, пожалуй, самая худшая из всех жен, – виновато пролепетала она, потупив очи на свои пальцы, сцепленные на коленях. – Я даже готовить не умею.
Рахарио отставил глиняные чашки в сторону и засмеялся:
– Я не для этого на тебе женился!
Он придвинулся ближе, обнял ее за плечи и притянул к себе, между колен.
– Тебе никогда не придется готовить для меня, – прошептал он, отводя ее волосы назад и целуя в щеку. – У тебя будет достаточно прислуги, которая по глазам будет угадывать все твои желания. Чего бы ты ни захотела – все получишь.
Георгина с улыбкой ластилась к нему, укрываясь в тепле на его груди, которое проникало сквозь ее кебайю.
– А что говорит твоя семья насчет того, что ты женился?
Рахарио молчал, и она повернулась к нему.
– Они про это еще не знают? – гадала она.
Его взгляд скользнул мимо нее, на огни кораблей, и горло у нее сжалось.
– Это потому, что я… что я не из ваших?
– Нет. – Он прижал ее к себе крепче. – Нет, не поэтому. А потому… – Он глубоко вздохнул. – Я с ними не так близок. Больше не близок. Многое у нас, оранг-лаут, изменилось. Но и многое осталось прежним, как во времена предков. Моей семье не нравится, что я принимаю собственные решения, а не подчиняюсь решениям вождя племени. То, что я иду своим путем, делает меня оранг-лайн. Отщепенцем.
Он задумчиво гладил ее плечо.
– Мне всегда казалось, что мой отец не простил бы мне того, что я не сражался до последнего, чтобы быть убитым, как мой брат. Я и по сей день сам не знаю, то ли я тогда просто упал в воду, то ли прыгнул, чтобы спасти свою шкуру.
Пока он говорил, Георгина нежно гладила кончиками пальцев шрам на его руке.
– Тогда?
Он кивнул.
– Охотники за пиратами. Когда мы напали на богато груженный корабль буги. Против объединившихся буги и оранг-путих мы ничего не могли сделать.
Георгина не знала, что сказать на это, как утешить его, поэтому просто прильнула к нему, прижавшись лицом к тому месту, где шея переходила в плечо.
– Как только я вернусь, – прошептал он, зарываясь пальцами в ее волосы, – я пойду к твоему отцу. И если он будет настаивать, женюсь на тебе еще раз. Все равно по какому ритуалу.
Георгине стало дурно, едва она представила себе, как будет стоять перед отцом рука об руку с Рахарио. Как признается ему, что тайно заключила с оранг-лаут союз на всю жизнь по языческому обряду.
Гордон Финдли, который ценил индийскую кухню, поддерживал хорошие контакты с малайскими и китайскими бизнесменами тауке, а со своими подчиненными обращался как с дальними родственниками, но и после стольких лет здесь считал своей родиной Шотландию. Которую он взял с собой в Индию и в которой продолжал жить и в Сингапуре, гордый тем, что имеет в своей крови такие добродетели, как рассудительность и страх божий, прилежание, искренность и экономность. Она понимала: не получится вечно утаивать это. И все же тянула время, откладывая на потом момент, когда придется выбирать одну из тех двух жизней, между которыми она металась.
Как только Рахарио вернется.
Прижав ладонь к его груди, она отстранилась:
– Ты опять уезжаешь?
– Через несколько дней. Надо дождаться попутного ветра.
Он подставил лицо морскому бризу, и грудь его стала вибрировать, как будто своим частым и мелким дыханием он вслушивался в погоду.
– Я просто должен. С тем, что я привезу из следующего рейса, я смогу начать строительство нашего дома. – Он посмотрел на нее и опять погрузил пальцы в ее волосы. – Я построю для тебя дворец, Нилам.
– Я хочу с тобой! – Ей хотелось быть храброй, но она чувствовала, что вот-вот заплачет.
Он отрицательно качнул головой:
– Нет. Не так. Не тайком. И ты наверняка понимаешь, что я могу предстать перед твоим отцом только тогда, когда смогу что-то ему предъявить.
Да, это она понимала, и все же на душе у нее было тяжело. И только теперь до нее дошло, что на самом деле означает, когда дитя материка делит жизнь с человеком моря.
– Ты опять уедешь надолго?
Рахарио улыбнулся:
– Нет. Еще не успеет ветер подуть с запада, как я вернусь.
Он взял ее лицо в ладони и поцеловал.
– Это я тебе обещаю.
Он нагнулся к лампе и задул ее.
– Моя жена, – шепнул он и стал освобождать ее от одежды. Одевая ее в ветер, в тропическую ночь и блеск звезд и укутывая ее в тепло своей кожи. – Моя жена.
Сад простирался в темноте перед слабо освещенным домом.
Нежный шорох набегал волнами, и нельзя было различить, то ли это ветер блуждал в листьях деревьев и кустов, то ли море шумело по ту сторону Бич-роуд. Цикады тоже стрекотали присмирев, лишь слегка поцвиркивая поверх лягушачьего урчания, и рассекали темноту светлячки, словно упавшие звезды.
Пол Бигелоу стоял на веранде, выдувая в ночь дым сигары.
Брови Гордона Финдли неодобрительно поднялись, когда Пол Бигелоу еще до десерта распрощался с компанией коммерсантов; его предлог, что у него на этот вечер есть еще одна договоренность, был не совсем надуманным. Его притягивала сюда пара фиалковых глаз.
