Мередит чувствовала себя перегруженной застарелым мучительным одиночеством, страстным желанием ласки, взгляда, согретого любовью. Она ощутила, как дрожат ее губы. Время от времени, всегда неожиданно, с ней случались подобные… приступы, они всегда производили опустошающее воздействие. Ее всегда спасало лишь одно. Живопись. Сотворение мира не такого одинокого, не такого враждебного.
Она отошла от окна и достала свой мешочек с красками. Она и раньше делала наброски вида из окна, писала и огромный дуб, который как часовой стоял у окна, и поля, где зрел урожай. Сейчас они были белыми, покрытые маленькими шариками хлопка, напоминавшего редкий в этих местах снег, который она однажды видела в Новом Орлеане. Ей были видны склоненные фигуры; их руки, она знала, быстро и ловко сновали от стебля к стеблю. Работники — мужчины, женщины и даже дети старше семи лет — вернутся домой на закате, сутулые оттого, что все время приходится сгибаться.
Ее кисть схватывала движения, но не лица, скрытые капорами и поношенными широкополыми шляпами, которые защищали их владельцев от безжалостного послеполуденного солнца. Когда весь хлопок будет убран, состоится праздник с угощением и выпивкой от Роберта, с танцами и весельем, может, будут и свадьбы. А дома Роберт даст традиционный ежегодный бал, на который соберутся плантаторы со всей округи и будут сравнивать, у кого урожай лучше. А потом опять начнется работа по подготовке полей к следующему посеву. Это движение по кругу никогда не останавливалось, работы никогда не становилось меньше.
Мередит взглянула на холст. Хорошо получилось. Она поняла, что картина удалась. Чувствовалась напряженная сила в фигурах и неукротимая гордость в силуэте женщины, которая, одна из всех, стояла прямо, повернувшись к солнцу. Хотя невозможно было разглядеть ее лицо, но во всей позе безошибочно угадывался вызов.
В цепи можно заковать тело, но не душу.
Это сказал Леви Коффин на лекции, которую Мередит посетила в Цинциннати. Она запомнила эти слова, потому что они трогали ее так же, как и тех, кому она помогала.
В дверь постучала Дафна. Уже два часа прошло! Она поспешно спрятала холст в раскрашенный сундук, стоявший в ногах ее постели. Это вполне безопасное место. Она повернула ключ и сунула его за металлическую обивку. Она редко рисковала рисовать здесь, но этот внезапный приступ меланхолии просто требовал разрядки. Она уже чувствовала себя лучше. Элиас будет рад получить еще одну картину и те деньги, которые она принесет. Сегодня ночью, когда все уснут, она ее закончит. Предвкушение работы сделает вечер сносным.
Стол, уставленный фарфором и хрусталем, сиял в бликах света, который отбрасывали сотни граненых подвесок на канделябре, покачивавшихся от пламени свечей. Эвелин, всегда полная надежды, разоделась так, словно девицей на выданье была она, а не ее нелюбимая золовка.
Гил чувствовал себя неуютно в старомодном синем жилете и брюках; внимательный взгляд его светло-карих ласковых глаз был устремлен на Мередит, которая демонстрировала свои необъятные познания в политике.
— Мистер Фремонт такой красивый и храбрый, — трещала она беззаботно.
— Он же республиканец, — в голосе ее брата слышался ужас. Он обернулся к Гилу и пожал плечами. — Эти женщины… Чертовски здорово, что им нельзя голосовать.
Мередит прикусила губу, чтобы удержаться от колкого ответа.
— Я с одним согласен, — мягко сказал Гил. — Он действительно смелый. Благодаря ему мы получили Калифорнию.
— Но Калифорния — свободный штат, — с горечью ответил Роберт. — Попомните мои слова, мы еще будем воевать из-за рабства. В Канзасе и Миссури уже льется кровь. Проклятые северяне не успокоятся, пока не разрушат нашу жизнь до основания.
— Ах, война! — сказала Мередит. — Это звучит восхитительно. Военная форма и балы, и трубы, и колонны воинов, марширующих на битву с янки.
— Ничего восхитительного в войне нет, — тихо сказал Гил.
— О-ля, — сказала она беззаботно, — мне кажется, война очень романтична. Я уверена, вы все будете выглядеть очень красиво и героически, — она мечтательно посмотрела на них обоих. — Разве нет, Роберт?
Роберт изучающе смотрел на своего соседа. Гил Мак-Интош редко откровенничал, и Роберт не знал, кому принадлежат его симпатии, несмотря на то, что Гил был рабовладельцем. В самом деле, его сосед был одним из крупнейших рабовладельцев в их части штата Миссисипи.
— Что если правда начнется война, Гил?
Гил аккуратно отложил салфетку.
— Рабы составляют половину моей собственности, — сказал он. — На них мой дед и отец сделали состояние. У меня нет выбора — мне приходится использовать их, иначе я обанкрочусь. Тогда их просто распродадут, и придется еще хуже, чем сейчас. Но рабство мне не нравится. Никогда не нравилось, и если бы я видел какой-нибудь выход, я бы им воспользовался. Я не стал бы бороться за сохранение рабства.
— Что за чушь вы говорите, — выпалил Роберт, а Мередит разглядывала Гила с полным недоверием. Такое заявление в штате Миссисипи граничило с подрывом устоев.
Гил пожал плечами.
— Иногда я думаю, что я еще в большем рабстве, чем они. Возможно, все мы рабы, Роберт.
Эвелин резко переменила тему, пригласив Гила на бал, который они с Робертом дадут, когда будет убран хлопок.
— Я был бы очень рад, — просто ответил он, повернулся к Мередит и добавил: — Если Мередит окажет мне честь и потанцует со мной.
Она почувствовала странный холодок внутри, словно он разглядел в ней больше, чем кто-либо другой. Она торопливо кивнула, стараясь сохранить пустой взгляд, к которому она себя приучила. Гил Мак-Интош оказался совсем не таким, каким она его представляла. Но даже он бы нахмурился, узнав, чем она занимается. С его точки зрения, как и с точки зрения Других, это было не менее позорно, чем воровать деньги.
По просьбе Роберта, она проводила Гила до дверей, все время спрашивая себя, что же он разглядел в ней такого, что вызвало его интерес. Может быть, она не очень хорошо играла свою роль. Это ее испугало.
Но она поняла, что ошиблась, потому что он всего лишь поклонился у дверей, сказал, что все было “восхитительно”, и ушел. Она увидела, как он вскочил на лошадь, и вся его неуклюжесть пропала.
Подошел Роберт и остановился рядом с ней.
— Может быть, я был неправ насчет него, — пробормотал он. — Мне бы и в голову никогда не пришло заводить такие разговоры.
— Ах, все это шик, — сказала Мередит. — Все вы, мужчины, такие. Если кто-то говорит одно, то другой обязательно должен сказать что-нибудь другое. Лишь бы поспорить. Я бы лучше поговорила о вечеринках и о том, кто за кем ухаживает.
