– Что-то слишком мудрено, Хью. Льщу себя мыслью, что я их знаю. И очень хорошо.
– А я не так уж в этом уверен. – Хью снова сел. – Да, ты меня изумил. Что дальше? Леон знает, что ты догадался о его… ее… черт побери, я снова запутался!.. тайне?
– Она ничего не знает.
Хью помолчал.
– Может быть, она не захочет остаться с тобой, когда ты ей скажешь, – произнес он наконец.
– Возможно. Но она – моя и должна делать то, что я ей велю.
Внезапно Хью снова встал и отошел к окну.
– Джастин, мне это не нравится.
– Могу ли я спросить, почему это тебе не нравится?
– Она… она слишком к тебе привязалась.
–Ну и?
– Не добрее ли будет подыскать что-нибудь… отослать ее?
– И куда же, моя милая совесть?
– Не знаю.
– Это такая поддержка! Вот и я не знаю, а потому, мне кажется, мы можем спокойно забыть эту мысль.
Хью повернулся и возвратился к столу.
– Ну хорошо. Надеюсь, ничем, дурным это не кончится, Джастин. Когда ты думаешь положить конец ее… ее мальчишеству?
– Когда мы приедем в Англию. Видишь ли, я оттягиваю эту минуту насколько возможно.
– Почему?
– Ну, во-первых, она будет чувствовать себя неловко со мной, оставаясь в мужской одежде и зная, что мне известно, кто она. А во-вторых… во-вторых… – Он умолк и хмуро уставился на веер. – Ну, будем честны. Я очень привязан к Леону, и мне не хочется обменивать его на Леони.
– Я так и подумал. – Хью кивнул. – Будь добр с Леони, Джастин.
– Таково мое намерение, – ответил герцог с поклоном.
Вначале следующей недели Давенант покинул Париж и отправился в Лион. И в тот же день Эйвон, призвав к себе maоtre d'hфtel[46] Уокера, сообщил ему, что завтра отбудет из Франции. Уокер не удивился, давно привыкнув к внезапности решений своего господина. Он был весьма сдержанным человеком с непроницаемым лицом. Он много лет служил у герцога, и тот, убедившись в его скрупулезной честности и преданности, поручил ему свой парижский дом. У его светлости был еще дом в Лондоне на Сент-Джеймской площади, оба дома он держал открытыми, с полным штатом прислуги, так что пост этот был очень важным. Обязанностью Уокера было держать парижский особняк в полном порядке и всегда готовым к приезду герцога или его брата.
Из библиотеки Уокер направился на половину слуг, дабы сообщить Гастону, камердинеру, Мийкину, груму, и Леону, пажу, что они должны приготовиться к отъезду на следующее утро. Леона он обнаружил в комнате домоправительницы, где тот, примостившись на краешке стола, болтал ногами и жевал кусок пирога. Мадам Дюбуа в покойном кресле у огня скорбно следила за ним. Уокера она встретила кокетливой улыбкой, так как была недурна собой, но Леон, покосившись на чопорную фигуру в дверях, ограничился легким кивком и продолжал наслаждаться пирогом.
– Eh, bien, m'sieur?[47] – Мадам разгладила юбки и вновь одарила maоtre d'hфtel сладкой улыбкой.
– Нижайше прошу прощения, мадам, что обеспокоил вас. – Уокер отвесил поклон. – Но я ищу Леона.
– Вот он я, Уокер! – Леон повернулся к нему. Лицо Уокера еле заметно скривилось. Единственный среди прислуги, Леон называл его просто по фамилии.
– Минуту назад меня позвал его светлость и предупредил, что завтра уезжает в Лондон. Я пришел предупредить тебя, Леон, что ты должен быть готов сопровождать его.
– Ба. Он предупредил меня еще утром, – презрительно бросил Леон.
Мадам кивнула.
– Да, и он пришел ко мне съесть пирожка на прощанье, le petit. – Она шумно вздохнула. – Да, у меня на сердце тяжело, что я теряю тебя, Леон, Но ты… ты радуешься, неблагодарный!
– Я ведь никогда не бывал в Англии, понимаете? —извинился Леон. – И так взволнован.
– Ah, c'est cela![48] Так взволнован, что забудешь толстую старую мадам Дюбуа.
– Нет! Клянусь, что нет! Уокер, не хотите пирога мадам?
Уокер выпрямился во весь рост.
– Нет, благодарю.
– Voyons, он оскорбляет ваше искусство, та mere, – засмеялся Леон.
– Уверяю, мадам, ничего подобного. – Уокер отвесил ей поклон и удалился.
– Ну просто верблюд! – заметил паж. И повторил то же герцогу на следующий день, когда они катили в карете по дороге на Кале.
– Верблюд? – засмеялся герцог. – Но почему?
– Ну-у… – Леон наморщил лоб. – Я один раз видел верблюда. Очень давно. И помню, он шел задрав голову и с улыбкой на морде. Ну совсем Уокер. Он был полон такого достоинства, монсеньор. Понимаете?
– Вполне. – Герцог зевнул и откинулся в угол на подушки.
– Вы думаете, мне понравится Англия, монсеньор? – вскоре спросил Леон.
– Будем уповать, что понравится, дитя.
– И вы… вы думаете, что на корабле мне станет плохо?
– Надеюсь, что нет.
– И я надеюсь! – истово сказал Леон. Однако поездка прошла спокойно. Они переночевали, не доезжая Кале, а на следующий день вечером сели на корабль. К большому разочарованию Леона, герцог отослал его в каюту и приказал не покидать ее. Пожалуй, впервые Эйвон переплыл Ла-Манш, оставаясь на палубе. Один раз он спустился в крохотную каюту, увидел, что Леон уснул в кресле, взял его на руки, бережно уложил на койку и укрыл меховым одеялом. Потом поднялся на палубу и прохаживался по ней до утра.
Когда утром там появился Леон, он пришел в ужас, что его господин всю ночь провел на ногах, и прямо высказал свои чувства по этому поводу. Герцог подергал его за кудрявую прядь и, уже позавтракав, спустился в каюту, где и проспал до самого Дувра. Там он проснулся и с надлежащей томной небрежностью сошел на берег в сопровождении Леона. Гастон высадился одним из первых, и к тому времени, когда герцог вошел в гостиницу на набережной, хозяин был весь к услугам его светлости. В отдельной комнате их ждал на столе второй завтрак.
Леон оглядел кушанья с заметным неодобрением и немалым удивлением. На одном конце стола красовался большой кусок английского ростбифа в соседстве с ветчиной и тремя каплунами. Другой конец занимала жирная утка, пудинги и всякое печенье. Между всем этим стоял графин с бургундским и кувшин пенящегося зля.
– Ну-с, мой Леон?
Леон обернулся. В комнату вошел герцог и, остановившись у него за спиной, изящно обмахивался веером. Леон сурово посмотрел на веер, и, прочитав осуждение в его глазах, его светлость улыбнулся.
– Веер не снискал твоего одобрения, дитя?
– Он мне совсем не нравится, монсеньор.
– Ты ввергаешь меня в уныние. А что ты думаешь о нашей английской еде?
Леон покачал головой.
– Ужасная, монсеньор! Она… она barbare![49] Герцог засмеялся и сел за стол. Леон тотчас подошел к нему, намереваясь встать за его стулом.
