— Мадди! — окликнул ее мужской голос откуда-то из глубины дома. — Петерсон привез светлое пиво. Сколько, ты сказала, нам потребуется его на этой неделе?
— Минутку, папа! — крикнула она в ответ и торопливо закончила складывать последнюю колонку цифр.
Она теперь без труда откликалась на имя «Мадди», как будто это было ее собственное имя. По правде говоря, оно действительно стало ее именем. С того момента, как она опустилась на колени возле кровати Маргарет Берне и взяла ее за руку, Глэдис Уислуэйт перестала существовать, и никому не приходило в голову воскрешать ее.
Маргарет прожила дольше, чем кто-либо, даже ее врач, мог предположить. С возвращением дочери у нее, казалось, появилась дюжина — нет, сотня! — причин продолжать жить. Даже физически угасая, она оставалась бодрой и целеустремленной до самого конца. Прошло менее года с тех пор, как она мирно умерла во сне, и никто не сомневался, что последний год жизни был для нее самым счастливым.
В течение первого года между Кэлдером Бернсом и девушкой, ставшей теперь его дочерью, иногда возникала неловкость. Временами он вспоминал, кто она на самом деле, она тоже вспоминала, но они не говорили об этом, и постепенно неловкость исчезла. Он без труда позволил этой милой девушке заполнить пустоту, возникшую в его жизни. Ему было нетрудно перенести всю любовь к дочери на это доброе, миловидное и такое отзывчивое существо. Маргарет поверила, что эта девушка — ее дочь, и Кэлдер в конце концов тоже поверил в это. Она стала неотъемлемой частью его жизни, и ему было бы невыносимо больно потерять свою дочь дважды. Поэтому он гнал от себя все, что в какой-то степени угрожало отнять ее у него.
А что касается Мадди, то даже она с течением времени начала забывать, что была когда-то кем-то другим. Эти люди стали ее родителями, их воспоминания — ее воспоминаниями, а этот дом — ее домом если не по рождению, то по праву любви, и она даже не думала о том, что у нее могла быть какая-то другая жизнь. Прошлое стерлось из ее памяти, как волна стирает следы на песке. Только ночами Мадди иногда просыпалась в ужасе, влажная от пота, и вскрикивала при воспоминании о грубых руках, жестоких глазах и грязных, заросших бородами лицах. Тогда приходил Кэлдер, успокаивал ее и сидел рядом, пока ночной кошмар не рассеивался. Он никогда не спрашивал, что ей приснилось и почему ей страшно, но Мадди казалось, что он обо всем догадывался. А когда наступало утро, они никогда об этом не упоминали. Ночные кошмары, как и все прочее, что связывало Мадди с ее прошлым, и дочь и отец умышленно игнорировали, делая вид, что ничего особенного не случилось.
Изменения в ней происходили постепенно, так что она едва замечала их. Со временем она стала говорить, одеваться и даже двигаться так, как это делали представители среднего класса, к которому она теперь принадлежала. Она часами читала Маргарет классическую литературу, английские газеты и модные журналы, и постепенно вкусы Маргарет стали ее вкусами.
Даже теперь Мадди продолжала читать эти журналы, живо интересуясь сплетнями и последними тенденциями в моде, и доставляла отцу огромное удовольствие, читая ему по вечерам газеты и обсуждая прочитанное.
Кроме интереса к текущим событиям в Англии и любви к хорошим книгам, она научилась у Маргарет кое-чему еще. Мадди давно догадывалась, что своим успехом «Кулаба» обязана предпринимательской жилке Маргарет: Кэлдер был не в ладах с цифрами и плохо разбирался в бизнесе. Зная, что после ее смерти мужу придется худо, Маргарет обучила дочь кое-каким практическим вещам. Таким, например, как ведение бухгалтерского учета, заказ продуктов у поставщиков, способы привлечения клиентов. Мадди научилась всему этому, а вдобавок приобрела одну еще более важную способность: она научилась заранее предчувствовать потребности рынка и, не страшась риска, удовлетворять их.
Всего двадцать лет назад Сидней был не более чем аванпостом в не тронутом цивилизацией глухом краю, населенном враждебно настроенными необузданными племенами. Однако, несмотря на негостеприимную обстановку, первопроходцы, мужественно преодолевая трудности, насаждали здесь цивилизацию, и, к их немалому удовлетворению, им удалось в конце концов создать здесь, в этом суровом краю, свою собственную маленькую Англию.
— Они хотят одного: чувствовать себя как дома, — с присущей ей проницательностью говорила Маргарет. — За то, что напоминает им родину — будь это затейливое кресло, Диелковый жилет или напиток, вкус которого они помнят с прежних времен, — они готовы заплатить любые деньги.
Естественно, Маргарет имела в виду тех, кого ей приходилось обслуживать: скучающих по дому солдат, моряков, торговцев и купцов, снабжавших их товарами. Но Мадди, восприняв эту теорию, расширила ее рамки. Мелкие и средние землевладельцы, выписывавшие архитекторов из Англии, чтобы построить в Сиднее точную копию своих лондонских особняков, получали баснословные доходы со своих плантаций и не задумываясь тратили деньги на расписные кареты и рулоны дорогостоящего шелка. Несомненно, они будут рады иметь нечто вроде элегантного клуба, где могли бы скоротать вечерок-другой в обществе людей своего круга.
Сидней в своих самых важных аспектах городской жизни представлял собой Англию в миниатюре. Аристократы делали вид, что занимаются государственными делами и управляют владениями, тогда как в действительности гораздо больше внимания уделяли своему внешнему виду, лошадям и удовольствиям. Их жены были пусты и чванливы. Они одевались в тончайшие шелка — и вечно жаловались на пыль и жару, устраивали чаепития и большие балы — и сетовали на отсутствие настоящего светского общества; они сплетничали — и тосковали по далекой Англии.
Так же, как и в Англии, мужья и жены редко встречались — как правило, в основном для совместного появления в свете. Средний класс жил примерно так же: торговцы били своих жен те, в свою очередь, рожали детей. Аристократия почти не замечала средний класс, и соответственно ни те ни другие не признавали существования низшего класса этом заключалось основное различие между Сиднеем и Англией. В Австралии низший социальный слой состоял из каторжников, которых почти не считали за людей.
Было и еще одно существенное отличие от Англии. В Австралии девушки брачного возраста, к какому бы классу они ни принадлежали, ценились на вес золота. А если такая девушка обладала при этом приятной внешностью, то такому сокровищу вообще цены не было. Если же она при этом имела еще и хорошее приданое, то становилась почти что недостижимой мечтой.
Мадди лелеяли, словно тепличную розу. Отец знал, что, имея такую дочь, может позволить себе быть разборчивым, и строил честолюбивые планы в отношении ее будущего. Он, конечно, понимал, что едва ли можно надеяться выдать ее замуж за дворянина, но на богатого купца или судовладельца можно было смело рассчитывать и, если потребуется, он мог бы поискать подходящих кандидатов даже в Англии. Своей доченьке он был готов предоставить все самое лучшее.
