— Ах, господин чрезвычайный посол, ее императорское высочество, несомненно, возмутится, когда я сообщу ей об этом ужасном происшествии; смею надеяться, что вы будете удовлетворены ожидающим преступников наказанием: каждый из них получит по сто ударов кнутом. Думаю, что и вы не оставили бы безнаказанным столь возмутительное поведение, и если бы, к несчастью, обнаружилось, что ваши люди незваными проникли в… покои ее высочества регентши…
Тротти и бровью не повел; он сразу ринулся в атаку:
— Что вы хотите этим сказать, ваша светлость?
— О! Ничего, ничего, я всего лишь привел пример, — поспешил ответить Миних.
«Что он там разглядывает?» — подумал Флорис, пытаясь, вопреки этикету, также приблизиться к окну.
До их слуха донесся скрип полозьев. Флорис сделал еще шаг; сквозь иней ему удалось рассмотреть возок с опущенной полостью, выезжавший со двора в сопровождении нескольких всадников. С довольным видом Миних потирал руки. Флорис почувствовал, как настроение его резко ухудшается; Он обернулся. В кабинет министра вошла мадемуазель Юлия Менгден; словно ядовитая гадюка, разглядывающая свою добычу, она впилась взглядом в молодого человека, затем присела в реверансе и улыбнулась своей жестокой улыбкой.
— Ее императорскому высочеству регентше только что стало известно, что сегодня утром вы, господин посол, оказали ей честь посетить Зимний дворец. Она поручила мне передать вам и вашим помощникам приглашение принять участие в охоте на волков, которая состоится сегодня днем в ее владениях в Дубино.
Маркиз поклонился. Подобное приглашение было равносильно приказу. Он понял: их хотели как можно скорее удалить из Петербурга. Флорис и Адриан вздрогнули: итак, судьба снова возвращала их в детство, в Дубино…
«Что ж, — решил Адриан, — наверное, моими устами хочет говорить сама судьба. Флорис имеет право узнать часть тайны».
— Просыпайся, мадемуазель Батистина, тебе приснился страшный сон.
Маленькая девочка заметалась, на кружевных подушках и принялась тереть свои хорошенькие голубые глаза, откуда все еще текли крупные слезы. Добрая Элиза взяла ребенка на руки и принялась ласкать ее золотистые волосы, запутавшиеся во время страшной ночи, которую ей только что довелось пережить.
— Иисус-Мария-Иосиф, разве не стыдно так бояться всяких пустяков. Твои братья никогда меня так не пугали. Оки были очень милыми мальчиками, их было легко воспитывать.
Батистина бросила насмешливый взор на старую няньку, последовавшую за ней в монастырь. Старуха, казалось, совершенно забыла свои жалобы на проказы Флориса и Адриана.
Мать Мария-Марта приподняла белый полог, скрывавший кровать Батистины и одновременно служивший своего рода стенами крошечной кельи; в длинном коридоре дортуара монастыря урсулинок таких келий было двадцать.
— Ну вот, вы и успокоились, моя маленькая Батистина, — ласково сказала монахиня. — Своими криками вы разбудили ваших товарок, и я сразу же послала за Элизой.
Батистина опустила глаза: ей было немного стыдно, что она невольно стала причиной переполоха.
— Сейчас мне гораздо лучше, матушка; действительно, черт знает что, мне просто приснился плохой сон.
— Мне очень жаль, мадемуазель, что вам снятся дурные сны, — строго сказала монахиня, — но еще более мне жаль, что после двух лет пребывания в нашей обители вы продолжаете употреблять слова, звучащие просто отвратительно в устах девушки из хорошей семьи.
Батистина скорчила удивленную гримаску, и уже подумывала, что бы такое ей ответить, но мать Мария-Марта пресекла ее попытку и удалилась со словами:
— Хватит довольно дерзить, дитя мое, лучше постарайтесь поскорее одеться и причесаться. Напоминаю вам, что сегодня их величества собираются оказать честь нашей скромной обители своим посещением.
«О, Господи! — с возмущением подумала Батистина. — Матушка положительно ополоумела! Неужели она всерьез считает; что я могу об этом забыть?»
Батистина вскочила на ноги. Ее длинная ночная рубашка волочилась за ней до одеялу. Под восхищенным взором Элизы она принялась скакать по кровати: служанку гораздо больше беспокоил ночной кошмар девочки, чем ее манеры Батистина выпрямилась и, приподняв полог, зашептала:
— Жанна-Антуанетта, Жанна-Антуанетта, ты еще спишь?
Очаровательная головка с каштановыми кудрями и золотистыми глазами просунулась между полотнищами соседней кельи и улыбнулась.
— А ты еще и шутишь, Батистина. Ты же сама нас всех разбудила; это я побежала за матерью Марией-Мартой. Что с тобой случилось?
— Мне приснилось, что мои братья умерли, и я больше никогда их не увижу, и не увижу ни доброго Федора, ни моего дорогого Ли Кана, ни Жоржа-Альбера, ни Грегуара. О! Жанна-Антуанетта, как мне иногда хочется убежать и присоединиться к ним! Здесь все такие скучные, кроме тебя, конечно! Раньше, когда с нами была мама, мы так здорово веселились вместе!
По нежной, словно кожица персика, щечке девочки скатилась слеза. Жанна-Антуанетта взяла Батистину за руку:
— Но ведь ты регулярно получаешь письма от своих братьев, их привозит курьер вместе с почтой из России, и они всегда сообщают тебе хорошие новости.
— Да, Жанетта, но сегодня ночью я видела… О! Это ужасно, я видела Флориса, моего Флориса, и у него из спины торчала шпага, а у Адриана было перерезано горло, это было ужасно, а еще там была отвратительная женщина, и она смеялась… смеялась…
Жанна-Антуанетта внимательно разглядывала свою маленькую подружку. Она очень любила Батистину, но чувствовала, что та совершенно не похожа ни на нее, ни на остальных их товарок, и сама не знала, почему. Когда Флорис и Адриан поместили свою сестру в этот пансион, девочки тотчас подружились. За последнее время они очень выросли, хотя и не успели еще окончательно превратиться в молоденьких девушек; они пребывали в том странном подростковом возрасте, характерными признаками которого являются безграничная мечтательность, приглушенное хихиканье, тонкие худые руки, маленькие, еще несформировавшиеся груди, блестящие глаза и страсть к бесконечным душевным излияниям.
— Однако все к лучшему, — продолжала Батистина, — печаль моя прошла, и мы скоро увидим короля и королеву. Ты только представь себе, Жанетта! О! Король… Флорис рассказывал мне о нем; Ли Кан называл его Солнечным Султаном.
И обе девочки прыснули от смеха.
— Какое платье ты наденешь, Жанетта? — спросила Батистина.
Монастырь урсулинок был самым роскошным пансионом для девочек, его воспитанницы имели право держать слуг и, разумеется, могли не носить монашескую одежду.
