Я прикусываю губу и улыбаюсь, тут же забыв о его странных традициях.
Я обвиваю руками его шею, и он с легкостью ставит меня на пол, по-прежнему не отпуская от себя. Мы притягиваем друг друга ближе, и его губы снова находят мои. В его поцелуе постепенно рождается голод. Он начинает махать рукой в воздухе, пока не нащупывает дверь и не задвигает ее. Потом обе его руки гладят меня и останавливаются на поясе оби. Я чувствую, как его пальцы скользят по нему. Отстранившись, он указывает на кимоно моей матери.
— Я боюсь его повредить. Я не хочу...
Я заставляю его замолчать, приложив пальцы к его губам.
— Меня одевали три женщины, Хаджиме. И если тебе хватит терпения, то, для того чтобы это снять, понадобится только один человек.
Я снимаю обувь и носки таби, кивая ему, чтобы он последовал моему примеру. Затем, взяв его за руки, я подвожу его к футону и предлагаю ему сесть. Опустившись на край, он расстегивает верхние пуговицы свой парадной рубашки, раскрывая ворот, и откидывается назад, опершись на локти.
Я наблюдаю за тем, как он с любопытством смотрит на меня. Меня снова охватывает волнение.
Дрожащими руками я нахожу шелковый чехол, в который укладывается сиромуку, и кладу его у своих ног. Затем, не отрывая взгляда от Хаджиме, я тянусь назад и аккуратно высвобождаю декоративный шнурок.
Я тихо говорю по-японски, зная, что он поймет не все. То, что я говорю, не услышишь в повседневных разговорах, потому что эти слова я произношу только для него и только сегодня ночью.
— Теперь ты стал моим мужем. Поэтому без всякого стеснения я подготавливаю себя.
Я облизываю губы и делаю долгий вдох, чтобы успокоиться, и распускаю пояс. Он течет сквозь мои пальцы и падает на пол. Каждый момент этого действия предназначен для доставления и получения эстетического удовольствия, каждое мое движение выполняется так, словно это его рука скользит по моей коже.
И мне удается добиться его абсолютного внимания.
Заведя руку назад, я отстегиваю подушечку маку-ра, чтобы высвободить ткань, сложенную в складки на моей спине. Когда я складываю ткань, у меня дрожат руки. Согнув только колени, я опускаю ее на шелк возле моих ног.
— Мне больше не нужно скрывать себя одеждой, — мой голос уже превратился в хрипловатый шепот.
Следующим я развязываю пояс оби, и его концы повисают в моих руках. Я откладываю его в сторону и разворачиваю химо, который удерживает всю ткань под ним на месте. Мое сердце бьется как сумасшедшее, заставляя меня часто дышать.
Хаджиме не отводит от меня взгляда блестящих глаз с отяжелевшими веками. Черные зрачки вытеснили цвет, оставив лишь тончайший голубой ободок.
Когда я встаю, раскрытое сиромуку свисает с моих плеч, лишившись формы. Теперь его можно снять.
— Этой ночью, — продолжаю я, скользя рукой по плечу под кимоно, постепенно сдвигая с него ткань, — мои губы, моя кожа, — я обнажаю второе плечо, удерживая ткань только руками, — вся я целиком...
Хаджиме склоняет голову, узнавая простые слова. Шеки мои пылают. Я снова сгибаю колени и кладу сиромуку на раскрытый шелк чехла. Опустив голову, чтобы проявить смирение, я опускаюсь на корточки перед ним.
Хаджиме больше не сидит, откинувшись на футоне. Он приближается ко мне, тянется ближе.
— Ожидаю твоего прикосновения. Я здесь, чтобы доставить тебе удовольствие.
Бабочки в груди устраивают настоящий вихрь, понимая, что я собираюсь делать. Во мне проснулись тысячи поколений жен, любивших своих мужей. Это древнее знание оказалось вплавленным в само мое существо и проявлялось самым простым первородным призывом. И я пользуюсь им как компасом. Больше всего на свете я хочу доставить ему удовольствие, показать свою любовь. И почувствовать его любовь ко мне.
С резким вздохом я встаю, с меня спадает нижнее кимоно, и я предстаю перед своим мужем.
Я задерживаю дыхание, слыша, как он дышит через раскрытые губы.
Он рассматривает мое нагое тело. Сердце бьется как сумасшедшее. Теперь он видит все. Я отдана ему для любви. Моя грудь поднимается и опускается с каждым коротким вдохом. Пока я жду и наблюдаю за тем, как его глаза рассматривают каждый дюйм моего тела, во мне разгорается огонь.
Я не смею двинуться с места первой.
Мой муж берет свою жену.
ГЛАВА 16
Япония, 1957
Всю ночь мы с Хаджиме разговаривали, смеялись и любили друг друга как муж и жена, и под утро уснули, обвившись телами, как две глицинии, тянущиеся к одному солнцу.
С утренней перебранкой ласточек вернулось беспокойство: я вспомнила, что мне предстоит. После ночи любви я хотела показать ему, что она могла уже принести плоды.
Я вдыхаю запах океана с его загорелой кожи и ощущаю движение мышц под своей ладонью. Я счастлива. Удовлетворена. И взволнована.
Пока он дремлет, я внимательно его рассматриваю. Унаследует ли наш ребенок эту крохотную ямочку на подбородке? Или глаза цвета моря? Или слегка вьющиеся волосы? Хорошо, что его волосы насыщенного чернильно-черного цвета. Я буду любить нашего ребенка независимо от того, как он будет выглядеть, но это облегчит его и без того нелегкую ношу па крохотных плечиках.
Хаджиме делает долгий вдох и томно улыбается.
— Доброе утро, — спросонья его голос звучит с хрипотцой. Еще одна прелестная черта.
Я приподнимаюсь на локтях, и мои волосы падают мне на лицо. Он заправляет их мне за ухо, но они падают снова, и он повторяет это движение, как ласку, раз за разом, словно гладит кошку. Я вытягиваю шею и прижимаюсь к нему лицом.
Я улыбаюсь своему мужу. Мужу. Меня переполняют эмоции. Он уходит патрулировать Тайваньский пролив уже сегодня. Может быть, мне стоит подождать эти две недели, чтобы открыть ему свой секрет, когда он вернется? Я решаю сначала предложить тему и посмотреть, как она будет принята.
— У Исури такой красивый ребенок.
Мерцающие голубые глаза смотрят в мои не отрываясь.
— Ты красивая.
Его пальцы скользят по моим губам, но я не позволяю себе отвлечься.
— По-моему, он просто идеальный. Он почти не плакал, ты обратил внимание?
— Исури измотана. Она сказала, что почти не спит, — он втягивает в себя воздух и сдерживает ленивый зевок. — А мне нравится спать, — он потягивается и привлекает меня к себе.
— Тебе не нравятся дети? — мой голос похож на писк.
Хаджиме прижимает мои губы к своим.
— Мне нравится делать детей, — с улыбкой мурлыкает он.
Один поцелуй, и мое тело запело. Мне не удается удержать внимание на вопросе. Кончики его пальцев пробегают по моему позвоночнику, вызывая волны мурашек и жара. Его поцелуй становится горячим и жадным, но мою цель нельзя откладывать.
— Хаджиме, — я отстраняюсь и сажусь. Вытянувшись, я достаю свиток, приготовленный и уложенный возле края футона. Тот самый свиток, который я покрыла иероглифами, сидя возле своего дракона, в первый свой вечер в этом доме. Я беру его за край и кладу между нами.
— Это для меня? — выгибаются его брови. Он приподнимается на локте, поправляет растрепавшиеся волосы и трет глаза. Потом снова откидывается назад и тянется ко мне. — Иди сюда.
Я ложусь на бок, на сгиб его локтя, и кладу голову ему на грудь. Пока он разворачивает мой свадебный подарок, я вожу пальцем по выступающим буквам на его армейском жетоне. Меня снова сковал страх. Что, если эта новость будет принята плохо?
Он раскрывает отороченный шелком манускрипт и читает сложную вязь кандзи, выполненную курсивом. Я закрываю глаза и жду, прислушиваясь к его сердцу и молясь, чтобы он принял нашего ребенка. Сколько уже прошло времени? Три секунды? Пять? Десять? Сколько он будет смотреть на мои слова, не показывая никакой реакции? От нетерпения у меня сжались пальцы на ногах. Кажется, родить бывает проще, чем объявить о возможном появлении ребенка.
— Потрясающе, — он целует меня в макушку.
