14 мая, в пятницу, французы, исчерпав терпение, прибыли в Сан-Себастьян, чтобы увидеть короля Испании и инфанту. Делегацию возглавили самые знатные дворяне, выбранные самим королем: маршал де Тюренн; маршал де Вильруа[99] — наставник Людовика XIV в дни отрочества; Телье[100], занимавший многочисленные важные посты при монархе; мессир дю Плесси-Праслен, герцог де Шуазель[101] и другие… Делегатов, как водится, сопровождал значительный эскорт.
В знак высшей милости им позволили присутствовать на обеде короля, но инфанту, остававшуюся на своем балконе, они так и не увидели. Можно было подумать, будто ее и вовсе нет в Сан-Себастьяне.
Казалось очевидным, что Филипп IV не желал принимать французов в официальной обстановке, пока не улажено важное дело, ради которого он сюда прибыл. И если король не мог помешать французским придворным приезжать в Сан-Себастьян, то он не позволит испанцам из своей свиты поступить так же, отправившись в Сен-Жан-де Люз.
Несмотря на высокий сан делегатов, приехавших, чтобы приветствовать Филиппа IV, тот сделал вид, что не замечает их.
Пугающему настроению короля искали объяснение, и кто-то предположил, что все дело в неудачном выборе мессира де Тюренна в качестве одного из первых делегатов. В памяти еще были свежи воспоминания об ожесточенных сражениях во Фландрии, где с помощью военного таланта маршала прославленные «терции»[102] испанской пехоты, как говорят в народе, «порубили, словно мясо на фарш». Кроме того, мессир де Тюренн был протестантом и со свойственным ему упорством стоек в вере, несмотря на просьбы Людовика XIV, который любил своего маршала и желал бы осыпать почестями. Принадлежность Тюренна к реформистской церкви вряд ли осталась незамеченной Его Католическим Величеством. Король Филипп IV вовсе не был ни безучастным, ни задумчивым, несмотря на то что внешне производил именно такое впечатление.
Как и его дед, Филипп II, он обладал репутацией монарха, который, не выходя из кабинета, находится в курсе всех дел.
* * *
— Какая глупость! Какое отсутствие такта! — вскричала Мадемуазель, узнав о реакции испанцев на первый визит французских делегатов. — Почему они не посоветовались со мной, выбирая, кого направить к Его Величеству? Из-за того, что де Тюренн побеждает в битвах, Людовик вообразил, будто военному присущи все таланты, в том числе и дипломатические? Я бы никогда не назначила его делегатом… И мое поведение тотчас бы сочли предвзятым. Ведь между мной и мессиром де Тюренном существуют разногласия. Он не может забыть, как потерпел от меня поражение в предместье Сент-Антуан…
Мадемуазель неспешно прогуливалась, опираясь на руку Анжелики и подставив лицо лучам солнца. Она была рада внимательной слушательнице и, пользуясь свободными мгновениями, вспоминала теперь наиболее драматические моменты своей жизни. Анжелика не могла не восхищаться принцессой и взволнованно внимала признаниям великой женщины, рассказы о подвигах которой передавали из уст в уста и чье имя уже стало легендой.
— Я умоляла его, — продолжала принцесса.
— Простите, кого?
— Моего отца, конечно! Всегда его! То, что произошло у стен Парижа, когда армия принца Конде сошлась с королевской армией под командованием де Тюренна… было ужасно! Резня! Настоящая бойня. И именно мой отец должен был спасти своих сторонников. Но он сказался больным и лег в постель, как всегда делал, когда не желал больше принимать на себя ответственность… Или же сообщал, что намерен сменить сорочку, и, пока длилось это действо, никто не осмеливался настаивать на необходимости отдать приказ.
— Как я могла допустить подобное? — простонала Мадемуазель, возвращаясь мыслями в прошлое. — Кто знает, не упрекнули бы меня в смерти всех тех дворян, которых убил бы де Тюренн и к которым сегодня король благоволит, забыв об их мятежном прошлом?.. Я решилась отдать приказ от имени моего отца, мессира герцога Орлеанского. Я уже говорила вам, как ко мне относятся парижане. У них не промелькнуло и мысли о неповиновении — ни у канониров Бастилии, ни у тех, кто стоял на страже у ворот Сент-Антуан.
Мадемуазель немного помолчала, затем продолжала с грустной ноткой в голосе.
— От имени герцога Орлеанского, своего отца, я приказала стрелять по армии короля и мессира де Тюренна, на стороне которого был перевес в силах. Именно пушечные ядра Бастилии заставили их отступить… Я приказала открыть ворота Сент-Антуан, чтобы армия принца укрылась в Париже, к стенам которого ее теснил противник… Ах! Видели бы вы принца Конде, этого великого человека, с ног до головы покрытого кровью и пылью! У него даже не было сил держать в руке оружие… И видели бы вы мессира де Ларошфуко[103], который был серьезно ранен и едва не лишился глаза! Королю было четырнадцать. С королевой-регентшей и кардиналом он держал себя немного отстраненно. Из-за моих действий он ничего не потерял. Он видел, как ядра моих пушек летят сквозь его войско. Поверьте мне, девочка, это впечатляющее зрелище! Неудивительно, что такое сложно простить… Наверное, кардинал пробормотал себе под нос: «Мадемуазель только что стреляла в своего „маленького“ мужа!» Видите, нас разлучили не только из-за возраста… Но все, все министры короля желали потешить свое честолюбие за его счет!.. И вот он женится на этой Марии-Терезии. Она одного с ним возраста, и мы о ней ровным счетом ничего не знаем… Ничего…
— Мы видели портреты…
— Портреты всегда лгут.
* * *
Французы не покинули Сан-Себастьян, несмотря на прохладный прием. Некоторые из них остановились в городе и нагло следовали по пятам испанского короля и его дочери, куда бы те ни направлялись. Они надеялись хоть краем глаза увидеть инфанту.
Однажды французские дворяне оказались свидетелями странного действа, разыгравшегося среди загадочных для них испанцев.
В тот день Их Величества совершали прогулку по живописным и знаменитым деревням Пасая[104]. Весть о прибытии испанского двора вызвала ссору среди местных жителей, и чуть было не пролилась кровь. Уроженцы Пасая и Фонтарабии хотели пройти к Сан-Себастьяну с развевающимися знаменами и приветствиями, словно победоносная вражеская армия, и встретили сопротивление независимых басков. И те, и другие походили на два вооруженных отряда, и только осуждение общества мешало им дойти до рукоприкладства. Недовольство усилилось, когда, прибыв к каналу Пасая, король и инфанта переправились через него не на обычных лодках, а на габарах[105], которыми управляли женщины, отвечающие в тех краях за прибрежные воды.
