Вдова, в облаке белого шелка и кружев, возлежала в шезлонге. Ноги покоились на парчовой кушетке так что из-под кромки платья высовывались комнатные туфли на высоких каблуках. Все еще красавица, с бантиками и шелковыми букетиками в напудренных волосах, она была похожа на девушку. На ком-то это должно было выглядеть нелепо, но леди Грейсчерч этот стиль каким-то непонятным образом придавал очарование.
– Олден, – сказала она без приветствия, – зажги еще одну свечу. И подай мне плед. – Ее жалобный голос был полон обиды. – Ты не виделся со своей мамой целую вечность. Я совсем, совсем заброшена. Никого не волнует, что со мной происходит.
Олден зажег еще один канделябр и обернул плед вокруг плеч матери.
– Мама, я навещаю тебя каждую неделю. Последний раз я наслаждался твоим обществом не далее чем вечер назад. Помнишь, я еще просил тебя одолжить мне толковую горничную для леди. Ты по-прежнему вполне здорова, я надеюсь?
Она обиженно надула губы.
– Вовсе нет! Далеко не здорова! И я не помню никакой горничной.
– Кейт Уинсли. Ты наняла ее в помощь своей кастелянше, но твоя Полли сказала, что ей не нужна помощница. Поэтому Кейт грозило увольнение.
– А-а, ты об этом! В наши дни найти хорошую помощницу такая проблема! Ты привез мне гостинец из Лондона, Олден?
Он вытянул пустые ладони.
– Увы, мама. Я не из города. Я сделаю тебе подарок для ума, если хочешь.
Олден чувствовал запах ее духов.
– Что за подарок? Какой-нибудь новый сорт цукатов?
Он уже не в первый раз недоумевал: как только при такой пустоголовой матери в его собственной голове были хоть какие-то мозги?
– Не беспокойся, мама. Я привезу тебе гостинец в следующий раз.
Леди Грейсчерч откинулась назад.
– Все, что ты можешь сделать для твоей бедной матери, – сказала она. – Это был несчастнейший день в моей жизни, когда обнаружила, что беременна тобой.
Проклятие! Олден совсем не хотел обсуждать это снова.
– Сожалею, что причинил тебе беспокойство. Но то зачатие было не моих рук дело, мама.
К счастью, разговор сменился по ее же инициативе. Леди Грейсчерч встала и наставила палец в грудь Олдену:
– Ты приехал сюда прямо от того мальчика, не так ли? Клянусь, ты разобьешь мне сердце!
– Мама, мы уже говорили об этом раньше. – Олден беспокойно зашагал по комнате. – Ты не изменишь мое мнение. Я понимаю твои чувства. Присутствие мальчика в аббатстве болезненно для тебя, но Шерри – невинный ребенок.
– Болезненно! – Леди Грейсчерч приложила изящную ладонь ко рту и закрыла глаза. – Сознание одного его существования раздирает меня на части, подобно шипам терновника. Теперь этот ребенок стоит между нами, матерью и сыном!
– Это твой выбор, мама. Возможно, если бы ты позволила привести его, ты увидела бы, что…
– Следующее, что ты скажешь, – какой он очаровательный ребенок. Вылитый… – Мать Олдена, как в сцене обморока из мелодрамы, повалилась на кушетку. – О, я не могу заставить себя выговорить ее имя! Миссис Шервуд! Этого было достаточно, чтобы довести меня до сумасшествия, полного сумасшествия. И тогда твой папа смог упрятать меня под замок как умалишенную. Это то, что он всегда замышлял. Герцог Джесхэм сделал то же со своей женой. Это с герцогиней-то! Так и меня с разбитым сердцем отправили бы в клетку, как дикого зверя!
Олден протянул матери кружевной носовой платок, когда она принялась рыдать.
– Я не сомневаюсь, это было очень тяжело, мама. Но отец никогда не упрятал бы тебя под замок.
– Ты не представляешь, что я пережила. И все из-за этой женщины! Все те годы, что ты находился в Италии, я должна была каждое утро за завтраком сидеть напротив любовницы собственного мужа.
С этим не поспоришь, хотя Олден всячески сочувствовал отцу. Он помнил миссис Шервуд. Спокойная привлекательная вдова, компаньонка его матери. Она появилась в их доме как раз перед его отъездом из Англии. Без сомнения, она почти сразу стала любовницей отца и оставалась ею в течение пяти лет. Потом, по какой-то таинственной причине, во время визита в Лондон она завела второго, никому не известного любовника и зачала от него ребенка. Она скрывала этот факт от лорда Грейсчерча, пока не стало слишком поздно.
– Мама, как ты можешь не испытывать сострадания к ее осиротевшему ребенку? Он никогда не узнает даже имени своего отца.
Это заявление только вызвало поток слез.
– Мужчины все одинаковы! Даже мой собственный сын! Никто не заботится обо мне. Меня гнетет бремя, наложенное той испорченной, порочной женщиной. О, я совсем, совсем нездорова!
Олден позвонил в колокольчик, стоявший на столе. Разумный разговор с матерью на эту тему был невозможен. Она, казалось, получала наслаждение от всей этой истории, как ребенок от известного ему одному секрета.
Служанка открыла дверь и сделала книксен.
– Чай для ее светлости, – сказал Олден. – С апельсиновым печеньем.
Мама внезапно заулыбалась во весь рот, промокая глаза платком.
– Дорогой мой мальчик! Как ты узнал, что это мое любимое печенье?
Олден наклонился, взял ее руку и поцеловал.
– Ты всегда любила апельсиновое печенье, – сказал он. – Сколько я себя помню, мама.
– О! – Она захихикала, потом снова надула губы. – Хорошо. Но ты, несомненно, знаешь все, что любит этот мальчик? «Свежую черешню, мороженое и кекс с изюмом».
– Вообще-то нет, – дипломатично ответил Олден. – Этим занимаются его няня и учитель.
– Этот ребенок никогда не должен был появляться на свет. Тебе нужно отправить его в приют.
Олден вдохнул поглубже.
– Когда я вернулся из Италии, мне сообщили, что отец умер. Ты была в таком состоянии, что не могла разговаривать. Я узнал о смерти миссис Шервуд от дворецкого. Через две недели, когда ты уже переехала сюда, во вдовий домик, как ты сама пожелала, я обнаружил в детской младенца. Служанки боялись мне сказать, чтобы я не отдал его на попечение прихода – младенца, мама!
– В мире полно младенцев. Тысячи!
– Но этот достался мне. Он на моей ответственности.
– Миссис Шервуд была неверна твоему отцу. А я еще считала ее своей подругой. Как понять эту неблагодарность?
Олден вполне понимал эту логику.
– Мама, ты предпочла бы, чтобы они оставались верны друг другу? Почему?
Стук в дверь возвестил о прибытии чая в сопровождении сладостей – тонких вафель из прессованных апельсинов и сахара. Это был тот самый приторный сорт вафель, которые Олден терпеть не мог. Он заставил себя съесть две, пока его мать уничтожала остальные.
– О, лучше бы я вообще не родилась! Неудивительно, что ты не женишься, имея перед собой такой пример!
– Вполне возможно, мама. Могу я теперь поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи?
