— Андрей Павлович! Monsieur Olenin! Mademoiselle Annette! — позвали их из-за поворота, и Андрей повернул голову на эти голоса. Анна только смотрела на него и размышляла — узнать ли ей все ныне до самого конца или попросить его замолчать. Чтобы не знать. Чтобы не пускать в свои мысли еще одну соперницу, ту, что может оказаться гораздо сильнее Мари, так и не сумевшей когда-то заполучить сердце Андрея. А эта держала в своих руках это сокровище, отпустив по каким-то причинам… или не отпустив…? Ту, что по-прежнему так близка к нему, пусть и недоступна.
— Ты любил ее, — сказала Анна, и он не стал отпираться, когда снова взглянул в ее глаза.
— Любил. Даже когда приехал сюда, той зимой одиннадцатого года, я был уверен, что люблю ее. Но то была не любовь. Привязанность, отголосок воспоминания отрочества, первая страсть — как ни назови. Я многого не принимал и не прощал, а разве это свойство любви? On pardonne tant que l'on aime [671], читал я как-то. И ныне по истечении всего, что выпало нам по жребию судьбы, я склонен согласиться с тем французом.
Их снова окликнули из-за поворота, и Андрей положил ее пальцы на сгиб своего локтя, снова повел ее по аллее, понимая, что долее задерживаться они не могут вне глаз и ушей. Но, тем не менее, продолжил свой рассказ, ведя ее на изрядном удалении от остальных. Чтобы не осталось более никаких тайн между ними, чтобы ни злое слово, ни недоговоренность не разрушили то, что было меж ними.
— Надин — моя соседка по имению. И как это по обыкновению бывает, кому, как не ей, суждено было стать предметом моей юношеской страсти и расположения…?
Они шли и шли под тенью раскидистых ветвей деревьев, неспешно прогуливаясь, как и остальные, но едва ли были вместе с теми в этот миг. Прошлое Андрея вдруг развернулось вспять, обрадованное, что можно еще раз пронести перед глазами то, что так надежно уже было спрятано где-то в уголках памяти за семью печатями.
И Анна, казалось, воочию видела переглядывания на церковных службах, заглядывала через плечо в тайком переданные записки, подсматривала за неловкими и подчас не особо скромными поцелуями молодых влюбленных при редких встречах, которых впоследствии так жестоко разведет судьба порознь, навеки все же связав узами.
Анна видела встречу перед долгой разлукой, когда были даны обещания при первой же возможности ступить под венцы, слышала клятвы и с болью понимала их обреченность. Она прошлась с Андреем по всему его пути службы — от солдата до офицерских чинов, от неопытного юнца, делавшего первые несмелые выезды в ровных рядах парадов и смотров, до Георгиевского ордена, наградной шпаги и отметины под глазом как память от первого боевого похода. Вместе с ним вернулась из Австрии в родные земли под Калугой, чтобы едва ли не бегом пересечь луг и прийти на то самое заветное место, где должна была ждать она, Надин. И она ждала там — взволнованная встречей после разлуки в долгие три года… Но самого свидания не увидела, как видел его спустя время Андрей. Он понимал, что иначе ей будет не по душе подглядеть за тем, о чем даже думать было неприятно.
Видеть воочию Надин после долгой разлуки, целовать губы, о которых грезил все это время, держать под руками ее тонкий стан. Они тогда совсем потеряли голову, от поцелуев кипела молодая кровь в жилах. Андрею казалось, что он до сих пор слышит в шелесте листвы над головой свой собственный шепот, которым сопровождал тогда каждый свой поцелуй: «Разрешение… в руках уже… вот пройдет Успение… и тотчас… тотчас же!». А Надин только шептала в ответ: «Mon couer… o, mon couer…»
Их остановил только хлынувший неожиданно с небес летний дождь, пролившийся на землю плотной стеной, пусть и скоротечно по времени. Иначе… Андрей до сих пор думал о том, что было бы иначе, если бы тогда не разверзлись небеса. Тогда все было бы совсем иначе…
Он помог тогда поправить одежды Надин, а после проводил ее по знакомой тропке через лес почти до самой границы усадьбы, где ту ждала уже перепуганная до полусмерти горничная. И даже тогда Надин не сказала ему, что прежде чем выбежать по его записке, полученной с почтовой станции, сняла с пальца кольцо, которое одел Борис ей на палец четыре месяца назад в приходском храме.
Андрей узнает об этом тем же вечером, когда семья Надин прибудет на ужин по случаю возвращения его из Австрии. Тогда в нем впервые что-то умерло. Или замерзло на долгое время. Он сам не понимал тогда, как ему удалось не выдать чувств, когда Борис, довольно улыбаясь, сообщил ему о «переменах благостных в семье». Привычка, приобретенная за годы службы во дворце, не показать даже легкого оттенка эмоций на лице и сохранить отстраненность и равнодушие на том сослужила отменную службу, когда на Андрея устремилась пара десятков глаз. Ведь все знали о том, что младший был едва ли не обручен с соседкой, а досталась она все же старшему брату, пока первый проливал кровь на полях Аустерлица и Прейсиш-Эйлау. Он только улыбнулся тогда вежливо и сумел все же найти вежливые слова, чтобы пожелать брату счастья. И ей. Той, которая еще недавно стонала в его объятиях…
Не такие уж длинные и затиеватые фразы — он никогда не был прирожденным рассказчиком, да и надо было аккуратнее подбирать слова, чтобы рассказать и при этом скрыть подробности, которые должны знать лишь те, кого они касаются. Но за этими скупыми фразами разворачивалась для него былая жизнь, те дни, в которые он так часто терял, чем находил.
— Конечно, она растерялась тогда, по моем возвращении. И после говорила, что не успела сообщить мне о помолвке при нашей встрече. Боялась меня тут же потерять, боялась моего гнева на брата, нашей соры… Всего боялась, — говорил Андрей молча слушавшей его Анне, а сам вспоминал, как долго Надин обманывала его. Уверяла, что разорвет помолвку с Борисом, скажет тому, что любит Андрея, что не мыслит жизни без него. А он верил тогда. Да, горько признавать это, но он позволял себя обманывать этим сладким речам, этим глазам, глядящим на него с такой любовью, этим рукам, что ласкали его лицо, и которые он так любил целовать, пытаясь заглушить в себе муки совести.
Андрей даже рискнул завести разговор с матерью на эту тему. Сказал, что Надин обещалась ему первому, что чувства былые еще не остыли, и как посмотрит мать на то, если…
— Что ты ждешь от меня, Andre? — Алевтина Афанасьевна была явно недовольна и темой разговора, который завел сын, постучавшись к ней как-то в покои одним вечером, и клубком этих запутанных отношений, который сама наблюдала. Она неоднократно говорила Борису, чтобы приблизил дату венчания, пока не поздно, но тот только смеялся в ответ — его забавляла любовь брата к той, кого Борис уже видел своей женой. — Разве ж я виновата в том, что девица решение поменяла? Разве ж я могу влиять на ход событий? Господь рассудит вас, ступайте с Его благословением, мой дорогой. Я же и слова ни скажу более на сей счет, и не просите!
