Анна не могла не отметить контраст между прежним безразличием в его голосе и легким оттенком нежности, мелькнувшим при упоминании имени племянницы. А потом не могла не нахмуриться, когда Андрей продолжил свой рассказ:
— То свидание наедине и стало началом конца шаткого мира в нашей семье. Словно точкой было у линии, разделившей нас, расставившей всех по разные стороны… разделившей нашу семью…
Андрей тогда приехал в дом после долгого отсутствия в Петербурге. На летний период и часть осенней поры их полк снова выводили из города на смотры, возвратив только, когда земля полей превратилась в жидкую грязь от проливных дождей. Он поехал тогда не в квартиры, которые делил с Римским-Корсаковым, а в дом, который его семья снимала вот уже несколько лет проживания в столице. Захотелось комфорта, горячей и изысканной еды, которую подавали к столу брата, захотелось побыть хотя бы несколько часов с родными, особенно с сестрой, которая приехала из Агапилово в сентябре.
Он проходил к своим покоям по анфиладе комнат, когда его окликнул тихий голос Надин, стоявшей у окна и ожидающей, пока он минует салон по пути в жилые половины. И он остановился, пораженный очарованием ее облика, освещенного по контуру стана скупым дневным светом, льющимся из окна. Она была простоволоса, в легком домашнем платье из тонкой ткани с широкими рукавами. И Надин показалась ему тогда такой хрупкой, такой беззащитной, что сердце сжалось от беспокойства за нее. Дрогнуло скорее от жалости к ней, чем от любви, которая уже не горела, но теплилась где-то в самом темном уголке его души.
— Ах, как я рада видеть вас, Andre! — произнесла она чуть дрогнувшим голосом, а потом опустилась безвольно в кресло возле окна, поникнув головой. И он стоял в дверях салона и смотрел на эту поникшую голову, на ее пряди, которые он так любил трогать, на ее ладони с тонкими жилками вен. Буквально кожей чувствуя ее отчаянье, ее одиночество…
Он знал, что брак с братом не заладился с первых же месяцев после венчания. Но на людях супруги всегда были безукоризненно вежливы и предупредительны друг к другу — благо мест, где они могли быть совместным визитом, было по пальцам перечесть. Борис оказался равнодушен не только к жене, но и к дочери, которая редко спускалась из своих комнат в мезонине столичного дома. Не оттого ли Андрей так привязался отчего-то к собственной крестнице, что видел в ней того же ненужного никому ребенка, какими были он сам и его сестра?
Вот и ныне, Надин была в полном одиночестве в большом доме: как сказал Андрею дворецкий, встречая в передней, Борис уехал к приятелю в загородное имение на охоту, а мать выехала еще с утра с визитами, взяв в компаньонки дочь. Надин же была нездорова (как после узнает Андрей — она была в тягости и скинула за седмицу до его возвращения), никуда не выезжала и не принимала визитов по вынужденному подчинению свекрови, решившей, что ей стоит воздержаться от светской жизни хотя бы несколько недель.
— Andre, mon coeur, — позвала Надин его, с трудом сдерживая слезы. И что-то дрогнуло внутри при звуке ее тихого и печального голоса.
Андрей должен был уйти, просто пройти мимо далее по комнатам, но он остался тогда. Хотя и пытался видеть в Надин не эту плачущую и сломленную женщину, а ту кокетливую красавицу, в которую она вдруг превратилась в Петербурге. Она наслаждалась окружением своим, любила пленять и кружить головы, Андрей наблюдал то стороны, сперва с легким недоумением, а после и с каким-то странным раздражением ее поведению. Как быстро она превратилась из той очаровательной девушки в кокетливую чаровницу светских салонов и столичных бальных зал! Словно переродилась вмиг, сбросив прежнее обличье, словно и не была той по-детски наивной Надин, которую он знал когда-то…
В те годы Андрею вообще казалось, что многие в его близком окружении стали иными за годы, которые провел вдали от них за время службы. И Борис, ставший цинично-злым по отношению к родным, и родная мать, пустившаяся на уловки, как предполагал Андрей после долгих размышлений над произошедшими событиями. Оттого, верно, и произошло охлаждение меж ними, что даже в семейном доме он старался ночевать как можно меньше.
— Я так несчастна, Andre, — проговорила Надин. Слезы струились по ее лицу узкими ручейками. — Ах, если бы ты знал, как я несчастна… и так одинока. Я решила, что брак с Борисом — наилучший путь для меня, но ныне вижу, что ошибалась, — и тут же — без плавного перехода. — Ты ненавидишь меня ныне, mon coeur?
От этого обращения, повернувшего время вспять, сердце забилось быстрее в груди. В тот момент как-то забылось все: и былое предательство Надин, и то, что она жена брата, и что между ними целая пропасть, перешагнуть которую не под силу ни одному человеку.
— Пожалей меня, mon coeur, — взмолилась Надин, поднимаясь с кресла и преодолевая те несколько шагов, что разделяли их тогда в салоне. — Коли не любишь, так просто пожалей. Я совсем одна… будто в тумане каком. Будь их воля — маменьки твоей и Бориса, они бы меня тотчас вон из дома, куда-нибудь в деревню, в глушь, а то и вовсе — за толстые стены монастырские… Их игра отменно вышла, и более им не нужна я. Даже наследника не могу, как выходит… пожалей меня, как я себя жалею каждый Божий день…
Надин коснулась кончиками пальчиков его щеки, чуть тронутой щетиной, стала проводить по его лицу, словно заново знакомясь с тем на ощупь, вызывая в нем уже давно забытую смесь эмоций. А потом прижалась к нему всем телом, обхватила руками, цепляясь пальцами в мундир.
— Пожалей меня, Andre… твоя любовь — единственное сокровище, что было в моих руках… О, как безбожно расточительно я растеряла его! Неужто в тебе не осталось даже жалости ко мне? Раньше я чувствовала твою любовь ко мне, знала, что она есть. И тогда, когда Тата родилась, помнишь? Когда мы взглянули друг на друга на обеде после крестин Таты, и когда ты поцеловал меня… впервые коснулся после того, как я стала женой Бориса, тогда, в темной передней. Я до сих пор ощущаю твои губы на своей щеке, веришь? Да, этот поцелуй был слишком короток для любовного, но так длинен для поцелуя bru и beau-frère [672]. Пожалей меня ныне, если даже разлюбил! Только пожалей! Не прошу о большем! Не оставь меня…
Ему пришлось тогда обхватить ее лицо руками, чтобы заставить Надин взглянуть на себя, чтобы она выслушала его, глядя в глаза.
— Ma chere bru, — подчеркнуто медленно и тихо произнес Андрей тогда, скорее себе чем ей напоминая об их положении нынешнем. — Ты можешь располагать мною по своему усмотрению. Я сделаю все для тебя и Таты. Защищу от любой невзгоды, коли нужда будет на то. Но ты — жена моего брата, Надин, — тут помимо воли голос все-таки дрогнул, а сам не смог смотреть долее в ее глаза, такие знакомые до боли, так любяще глядящие на него в этот миг. Прижал к себе ее голову, прислоняясь щекой к ее распущенным волосам, вдыхая аромат лавандовой воды, которую так любила она. Борясь с неудержимым желанием коснуться губами ее губ, как ранее, с острым желанием вновь ощутить ее ласки.
