Рене снова прикусила губу и, секунду поразмышляв, позвала Финна в свою комнату. Пока старый камердинер держал свечу, Рене встала на колени возле кровати и нашла на матрасе неровный шов, который был прежде распорот, а потом снова зашит. Она резко выдернула нитки, в лицо ей полетели перья: засунув руку внутрь, она достала маленький мешочек. Там бренчали две золотые монеты и скудная горстка серебряных ливров — все, что осталось от запасов, привезенных из Парижа зашитыми в подол нижней сорочки.
Но Финн смотрел не на монеты, которые она держала. Синие глаза Финна не могли оторваться от постели, от скомканных одеял и мятых подушек; они валялись на кровати, на полу, хотя Рене обычно спала, словно бестелесная, почти не оставляя вмятин, — даже трудно было догадаться, где она лежала. Старый камердинер уставился на девушку.
— Мария и Иосиф! — прошептал он. — Он снова был здесь, не так ли?
Не было никакого смысла отрицать очевидное, тем более когда он поднял свечу и поднес ближе, чтобы получше ее рассмотреть. И что он увидел? Взлохмаченные волосы, порозовевшую кожу и свет вины в глазах.
— Милостивый Боже! — воскликнул он — Он… вынудил вас?
Рене трудно было заставить себя не лгать, очень трудно, горячая волна окрасила шею и щеки.
— Нет. Нет, он не принуждал меня, — сказала она спокойно. — Я сама захотела украсть у него то, что могла.
— Украсть, мадемуазель? Я не понимаю, что вы могли у него украсть.
— Частицу его храбрости, наверное. Его смелости. Бесстрашия. И вот это, — добавила она, вспомнив про алмазную булавку для шейного платка. Дрожащими пальцами Рене отцепила ее от нижней стороны воротника и показала. — Это, должно быть, упало, когда он… когда он уезжал.
Финн смотрел на блестящую вещицу, но не прикасался к ней. Он отступил на несколько шагов и тяжело опустился
на стул.
— Я… никогда не думал, что такое возможно. Заставить себя продаться этому… этому дорожному ястребу. Когда я просмотрел главное в вашем воспитании?
— Я не продавала себя, — спокойно возразила Рене. — Так случилось. Я никогда бы не пошла на подобное, я бы предпочла умереть.
Финн пристально посмотрел на Рене.
— Что вы подразумеваете под своими словами? Объясните.
Рене покачала головой и опустилась перед стариком на колени.
— Я стояла там же, на площади, с тобой и Антуаном, когда на маму напали солдаты. Я не побежала, чтобы попытаться ей помочь, потому что я тоже испугалась. Я видела, как они били ее, пинали, смеялись над ней, и я хотела закричать так же громко, как Антуан, но… я испугалась. Я видела все, я слышала все, я знала, что надо что-то делать, помочь ей, но… я не могла двинуться с места. Потом мне хотелось умереть. Умереть, и больше ничего. Но ты не позволил мне сделать это. Ты руководил мной. Я виновата в своей слабости.
Финн поднял костлявую руку с дрожащими пальцами и погладил длинные волосы Рене.
— Вы? — переспросил он хмуро. — В чем вы виноваты?
— В том, что я не похожа на свою мать. Что я не обладаю ее силой характера и ее храбростью…
— О Господи, дитя. И это давило на вас столь тяжким грузом все прошедшие месяцы? И поэтому, — Финн наклонился и неожиданно схватил Рене за плечи, — и поэтому вы согласились помогать полковнику Росу? Поэтому вы согласились на отвратительный брак? Потому что вы не смогли пожертвовать собой в Париже? Потому что живы, а ваша мать мертва, и… — Ему пришлось остановиться — его переполняли те же чувства, которые испытывала Рене.
Тридцатью годами раньше он помог Селии Холстед бежать от семьи, из Лондона, тайно, с Себастьяном д'Антоном. Это требовало мужества и хорошей подготовки: старый граф держал дочь под замком, за ней следили днем и ночью слуги и члены семьи. Ее ведь собирались благополучно выдать замуж за скрюченного подагрой престарелого герцога Лестера. В день свадьбы Финн занял свое привычное место кучера, но вместо того, чтобы ехать в церковь, он помчал невесту к берегу, где Себастьян приготовил судно и готов был поднять парус тотчас же, как Селия ступит на борт. Финн не собирался покидать Англию, но слуги графа гнались за ними, обстреляли судно с берега, и он убедился, что его новым домом должна стать Франция.
Он остался в семействе д'Антон и с тех пор занимался хозяйством, но все же никто и никогда не догадывался о реальной причине, по которой он предпочел другой берег канала. Никто, кроме Рене, которая заметила, каким он стал опустошенным после смерти ее матери. Он любил ее так глубоко, так искренне, так благородно, как настоящий мужчина может любить женщину, и пронес это чувство в своем сердце с тихим достоинством в течение более двух десятилетий.
— Никогда, никогда больше не говорите мне ничего подобного, мадемуазель. Я не хочу слышать этого снова. Никогда не давайте мне повода даже подумать, что вы сожалеете о том, что живы, иначе ее смерть, смерть вашего отца были бы напрасными. Пока вы пребываете в этом мире, они живы в вашей памяти, и никакие гильотины не способны предать их забвению.
Из-под густых ресниц Рене хлынули слезы. Увидев, что она плачет, Финн снова откашлялся и встал.
— Я согласен: оставим рубины. Самое лучшее для нас — это бежать отсюда подальше. Охранники уже не такие строгие, как раньше, хотя, конечно, нам есть о чем подумать: мы не должны вызывать у них беспокойство и уж тем более тревогу. Смею сказать, полковник Рос не обрадуется, что его развлечение сорвалось.
Рене подперла щеку рукой.
— Я надеюсь, он умрет от расстройства.
— Да. Хорошо бы. Но мне интересно, — Финн сделал паузу и огляделся, — как он все-таки пробрался сюда?
— Я не знаю, как он вошел, — проговорила Рене. — Он был… уже здесь. Он сказал, что это для него обычное дело.
Она умолкла, а Финн фыркнул:
— Надеюсь, что этот человек окажется таким же находчивым, когда его запрут в тюремной камере. А мы между тем последуем его примеру и просто выйдем через главный вход. Чтобы избежать подозрений, не возьмем никакого багажа — только то, что войдет в саквояж. Ваша задача, мадемуазель, — найти предлог для поездки в город. Пиджин, конечно, захочет увязаться за нами, как всегда, но… — Он нахмурился. — У вас остались снотворные порошки, которые дал доктор в Лондоне?
Рене кивнула и пошла за маленькими пакетами, которые лежали в коробке из сандалового дерева в ее гардеробной. Когда она вернулась, Финн снова приободрился.
— Мы сначала остановимся в кондитерском магазине и предложим ей сладости. Она наверняка расцветет, увидев маленькие белые кексы, пропитанные портером и сливками. В то время как вы будете осматривать следующий магазин, я подслащу ее чай, — он потряс один из пакетиков, — и полагаю, она здесь надолго задержится. Как только она заснет, мы направим карету на тихую улочку и наймем другой экипаж. К тому времени, когда голова ее прояснится, мы будем уже на полпути к Манчестеру.
