Анна повернулась к зеркалу, чтобы в который раз взглянуть на себя, чтобы убедиться, что происходящее ныне вовсе не сон. Что именно ее лицо взглянет из зеркала, что это она облачена в белоснежное убранство невесты. Нет, это была она, Анна. Ведь это ее серо-голубые глаза так блестели сейчас радостным светом, это в ее светлых локонах были закреплены белые розы, и это ее лицо отражалось в зеркале в обрамлении кружева фаты.
Взгляд упал на соблазнительную ложбинку, и в голове невольно мелькнула мысль, не прогневается ли отец Иоанн глубине ее выреза. Нынче утром, когда мадам Элиза увидела платье, Анна ясно прочитала на ее лице, что та несколько недовольна им. Но платье одобрила Вера Александровна, да и потом — разве не в праве Анна теперь носить и такие платья, некогда совсем неподобающие девице?
Анна поправила маленькое серебряное распятие, которое лежало в ложбинке между грудей рядом с жемчужиной на тонкой цепочке, улыбнулась, вспоминая, как к ней вернулось это украшение.
— Что-то старое на примету, — прошептал вчера тихо, чтобы не слышали окружающие, желая ей покойной ночи, Андрей, и под ее удивление этому шепоту в ладошку скользнула жемчужная капля. Что-то старое… что-то из прошлого…
— De toute beauté, ma chere! [684] — прозвучал в голове иной голос, и улыбка Анны на миг изменилась — чуть поугасла при воспоминании о том, как Петр подарил ей когда-то под Рождество эту жемчужину. И их объятия, в которых он так легко кружил сестру тогда по этой самой комнате. Ей очень хотелось думать сейчас, что все они, так рано ушедшие от нее, видят в этот момент ее счастье, что они рядом с ней, пусть и бестелесны.
С громким стуком от сквозняка, гуляющего по дому из-за широко распахнутых во всех комнатах окон, закрылась дверь в будуаре ее покоев, и Анна попыталась отогнать грустные мысли. Уже совсем скоро она выйдет из этих покоев и ступит в молельную, где родовой иконой тетушка благословит ее к венцу, на ее новый путь. Путь, который она отныне пройдет рука об руку с мужчиной, который стал для нее всем миром…
— Как ты прекрасна, моя панна, — раздалось от двери в спальню, и Анна взглянула на проем в отражении. А после замерла, оглушенная внезапным появлением того, кого даже подумать не могла увидеть вновь. И его видом — в темно-синем, почти черном сюртуке, на фоне которого белым пятном светлел искусно повязанный шелковый галстук…
Казалось, время тянется слишком медленно. Вот уже несколько раз выходил на крыльцо церкви отец Иоанн, чтобы в который раз внимательно взглянуть на Андрея, будто спрашивая: «Долгонько ли ждать?». Порой вместо священника из темного проема притвора показывалась фигурка девушки матери, которую посылала та осведомиться, не прибыла ли невеста, и не передумала ли она часом, коли нет ее столько времени.
Андрей умом понимал, что эта краснеющая от неловкости девушка не ответственна за эти слова, что жалили слегка с каждой дополнительной минутой ожидания. Но та все же ощущала его недовольство, его раздражение теми репликами, посланцем которых пришлось стать. И он даже корил себя иногда за эту раздражительность, понимая, что не место ей в эти минуты в его душе.
Андрей в который раз окидывал взглядом церковный дворик, чуть задерживаясь на том самом месте, где когда-то несколько лет назад надменная красавица в серо-жемчужной шляпке подала ему руку на целование в перчатке, пренебрегая правилами. Пытаясь уколоть его, чтобы рана отныне не давала покоя ему ни ночью, ни днем.
Так и вышло, впрочем. Несмотря на все его старания не пропасть, не запутаться в тонких шелковых сетях, что так искусно расставляла по привычке Анна, Андрей буквально сросся с этими нитями кожей. Так, что уже не вырвать их из тела, из сердца, из души… Анна стала для него всем. И для того, чтобы спокойно дышать этим воздухом, наполненным ароматами лета, ему всегда надо было знать, что она счастлива, что ей хорошо. И он в который раз подумал, что не хватит всех дней до конца жизни, чтобы отблагодарить Господа за этот дар, который тот так щедро отдал Андрею в руки. И этот дар — самому делать ее счастливой, а ее жизнь покойной и радостной.
Изредка на крыльцо выходила Софи, зябко передергивая плечиками в открытом вырезе платья, когда солнечное тепло скользило лучами по коже, такими жаркими после внутренней прохлады храма. Улыбалась брату, говоря несколько одобряющих слов, пожимая его локоть. Но Андрей читал в ее глазах отражение собственной тревоги. Невеста задерживалась, и каждая минута ожидания добавляла еще больше нервозности…
Софи переменилась за последние месяцы, не мог не отметить Андрей, глядя на нее с улыбкой сверху вниз в очередной ее выход из церкви на залитое солнечным светом крыльцо. Стала одеваться иначе, выделяя платья по обыкновению неприметных тонов, отделками, по-иному причесывать волосы. Она стала даже голову держать совсем иначе — прямо и гордо, не отводила, робея, как прежде, тут же взгляд от взора, брошенного на нее. Андрей знал причину этих перемен, и имя этой причины сладким замиранием сердца отзывалось в нем. Анни, его маленькая, но такая великая духом Анни, сильная и слабая одновременно…
Рядом переминался с ноги на ногу Кузаков, который обещался держать венец над головой Андрея еще в Москве и сдержал свое слово — прибыл ровно за два дня до свадьбы. С каждой четвертью часа пригревало солнце все больше и больше, и он, вчерашнего дня промучившийся какой-то странной хворью, то и дело вытирал лоб платком, чувствуя слабость, еще не отпустившую после приступа.
Но когда Софи появлялась на крыльце, тот как-то приосанивался, расправлял плечи, пытаясь придать себе бравый вид вместо того жалкого и бледного, который был у него. И это не могло не насторожить слегка Андрея, оттого поймав на себе внимательный взгляд друга, Кузаков в который раз спешно достал платок и стал суетливо вытирать лоб.
— Проклятые пироги! Так и знал, что с зайчатиной лучше бы не брать у смотрителя по нынешней-то жаре, — проговорил Александр, пряча платок за полу мундира. — Черт меня толкнул! Чуть на тот свет не отправил меня. Вот я на обратной дороге изрядно откручу ухо стервецу. Уверял же меня — «наисвежайший, сударь, пирог… только из печи как час…». Что там? Не видать коляски?
— Не видно что-то, — Андрей в очередной раз двинулся от крыльца к воротам церковным, заложив руки за спину. Кузаков нехотя пошел за ним следом, стараясь не отставать ни на шаг. Хотелось ослабить ворот мундира, но не смел — следовало терпеть. И не только сейчас — во время обряда, но и после — за обедом, что будет дан в честь молодоженов.
