— Не видно что-то, — Андрей в очередной раз двинулся от крыльца к воротам церковным, заложив руки за спину. Кузаков нехотя пошел за ним следом, стараясь не отставать ни на шаг. Хотелось ослабить ворот мундира, но не смел — следовало терпеть. И не только сейчас — во время обряда, но и после — за обедом, что будет дан в честь молодоженов.
— Все-таки попа я этого видал определенно где-то, — проговорил Кузаков тихо себе под нос, размышляя, отчего ему таким знакомым кажется иерей местной церкви, что встретил жениха и его шаферов у входа в церковь. А потом повторил, когда Андрей переспросил как-то отстраненно. — Поп, говорю, мне знаком. Ума ни приложу, где мог видеть его…
— Не венчался ли часом с местной красоткой? — пошутил Андрей, хотя тон голоса так и остался предельно серьезным, сводя всю веселость реплики на нет. Кузаков хотел отшутиться в ответ, что вряд ли, мог только крестить кого, и тут же замер на миг, пораженный внезапной ясностью воспоминания.
Стена ливня, за которой не было видно даже спину кучера, понуро сидящего на козлах коляски и пытающегося безуспешно укрыться от дождя, пряча лицо в поднятом вверх высоком вороте армяка. Казалось, словно само небо разверзлось тогда над многострадальной смоленской землей, рыдая над тем, что довелось пережить ей почти год назад. Ту мелкую дрожь, которой било тело догоняющего полк после ранения Кузакова, тот ощутил даже в этот обещающий быть душным и жарким день.
Темнота переплетения ветвей над аллеей. Неясное за стеной воды, падающей с серых небес, очертание дома, к которому привел его коляску, бросившийся едва ли не под копыта лошадей мальчонка в потрепанном картузе с ломаным козырьком.
— Прошу вас, барин, поедемте со мной до хозяйки! — все пытался ухватить за руку офицера мальчик, а Кузаков все уводил свои руки от его ладоней, не желая быть втянутым ни в какую местную историю. — Надобно, прям мочи нет! Младенчика крестить. Сказали, первого же звать… по примете…
И только услышав о младенце, Кузаков уступил, приказал повернуть и следовать за мальцом, побежавшим, совсем по-собачьи отряхиваясь от противных капель дождя, через плотную стену ливня. Разве мог он отказать, когда у самого в младенчестве стал восприемником точно такой же первый встреченный на улице человек? До Александра в семье рождались крепкими только девочки, младенцы мужского пола долго не приживались на этом свете. И тогда мать, разродившись и даже не оправившись толком от недавних мук, приказала крестить младенца тот час же, а восприемники позвать первого же прохожего. Следуя старой, как мир, примете — коли наречь младенца именем первого встречного, коли его в крестные родители позвать, то выживет младенчик, не оставит родителей до юности…
Сам дом помнился Кузакову смутно — лишь мрак задернутых занавесей на окнах, запах каких-то лекарств. И почти не прерываемая ничем тишина, полная молчаливого отчаянья. Откуда-то со второго этажа до уха то и дело долетал смутный звук чьих-то рыданий, а в комнате справа тихонько говорили басом. Именно из комнаты справа от передней вдруг перед взором Александра возникло ангельское создание в темном траурном платье, неся на плечах легкую чуть развевающуюся от сквозняка шаль.
— Как ваше имя? Ах, впрочем, что уж ныне… поспешите… прошу вас, — обратилась она к жмущемуся неловко в углу передней кучеру Кузакова, не сразу увидев во мраке комнаты офицера, закутавшегося от дождя в темный суконный плащ. И тот поспешил показаться ей, желая самому принять руку, протянутую в сторону смущенного мужика. Девушка смутилась его появлению, а потом побледнела, когда приметила светлый мундир под полой плаща.
— Вы…? — и дыхание у нее сбилось, будто от волнения. А впрочем, как самодовольно подумал тогда Кузаков, быть может, и от появления в такой глуши, какой казалась ему тогда Смоленщина, офицера русского. И не просто офицера, а гвардии Его Императорского Величества…
— Кузаков Александр Иванович, — щелкнул каблуками тот, и, пользуясь замешательством девушки, позволил себе вольность — поспешил коснуться губами ее прохладной ладони.
— Александр, — произнесла несколько нараспев девушка, словно примеряя это имя к тому, кому предстояло его получить. А потом поманила за собой в комнату, где уже было все приготовлено для обряда крещения. Именно этот поп, что снова вышел на церковное крыльцо из темноты храма, крестил маленького и такого безучастного ко всему в тот момент младенца. Именно этот поп…
— А имя ее… твоей кумы? — спросил Андрей после того, как выслушал рассказ Кузакова о тех событиях.
— Она не назвалась, — нахмурился Александр, вспоминая, как странно то и дело во время обряда смотрела на его светлый мундир девушка. Именно на мундир, не на лицо его вовсе. Как прижимала к себе младенца, подавшего голос только, когда его опустили в импровизированную купель при крещении. И какими словами проводила его, когда он, понимая, что не сможет попроситься переждать здесь, в стенах этого дома, непогоду.
— Вы служите в гвардейском полку, monsieur Кузаков? — вдруг спросила девушка, когда он уже был в дверях комнаты. Он обернулся и заметил, что она пристально смотрит ему вслед. — Не в конной гвардии, часом?
— В конной, — подтвердил он под ее тихий выдох. Где-то с несколько мгновений они оба молчали: Кузаков ждал тогда, что она что-то скажет следом за этим вопросом, она, видимо, над чем-то раздумывала. Но после все же тихо попрощалась с ним, позволяя ему удалиться. А он взглянул на таз, стоявший на полу передней (в тот собирались капли, стекавшие медленно с потолка из-за прохудившейся крыши), и все же вернулся в гостиную, где девушка что-то тихо напевала младенчику, которого укачивала на руках.
— Могу ли я в дальнейшем справляться о здравии своего крестника? — спросил Кузаков, чувствуя себя полным идиотом в этот миг. Ангельское создание, такое хрупкое и бледное лицом на фоне траура платья, улыбнулось ему. И он осмелел и добавил аккуратно, боясь обидеть своим недопустимым и невежливым предложением. — А еще по возможности… на первый зубок, может статься…
— Шлите на имя крестника господина Александра Кузакова в лавку ростовщика Медвина, что в Гжатске, — ответила девушка, смущенно отводя взгляд в строну. Явно не желая называть свое имя ему, как он понял тогда. И Кузаков отступил — не стал более допытываться, видя, что она не желает более продолжать разговор. Вышел вон, под ту же стену дождя, ничуть не стихшего за прошедшее время. Только, когда он уже садился в коляску, его догнала девушка из прислуги, сунула ему в руки сверток с нехитрой снедью.
— Барышня распорядились. До станции еще далече, коли не вертать обратно к Гжатску. А далее земля пока еще бедная после войск-то…
