– Увы, – продолжала Шахразада, – судьба любого странника прихотлива и непредсказуема. Вскоре легкий бриз превратился в настоящую бурю. Высокие волны смыли с палубы и пассажиров, и тюки. Оказался в воде и купец Синдбад. Весь день он плыл, сам не зная куда, и на закате увидел прямо перед собой неведомый берег. Сил купца хватило лишь на то, чтобы выбраться на песок и укрыться в дюнах. Долгое забытье стало наградой за спасение…
Губы девушки шевелились, но Шахрияр слышал чуть хрипловатый мужской голос, который повествовал о вещах воистину необыкновенных:
– Лишь на следующий день к вечеру я очнулся. Голод разбудил спящий разум. Я понял, что следует выяснить, где я нахожусь и смогу ли здесь у кого-либо просить помощи, дабы вернуться к родным берегам. Я поднялся по склону холма и огляделся по сторонам.
На горизонте высились горы, а у их подножия темнел лес. Прозрачный воздух позволял видеть все до листика на дереве. И показалось мне, что где-то там, у кромки леса, созданные рукой человека, стоят дома. Быть может, был это мираж. Хотя откуда взяться миражу на прекрасном щедром зеленом острове? Я решил, что будет вполне разумным добраться до тех построек. Даже покинутые, они будут мне лучшим приютом, чем опушка леса или горячий песок дюн.
И вот я, влекомый голодом и жаждой, пошел, не разбирая дороги. Однако вскоре понял, что ноги мои ступают не по скользкой траве, а по узкой земляной дорожке. «Аллах великий, – возликовал я, – значит, здесь живут люди!»
А через миг впереди я увидел что-то живое и огромное.
Страха не было в моей душе, только любопытство. Ибо откуда взяться страху после того, как возрадуешься спасению?
Это оказался конь. Вернее, кобыла. Невиданной мною доселе породы – изумительно красивая, с точеными высокими ногами, горящими глазами и невероятно высокая в холке. Она нетерпеливо заржала, увидев меня, и начала бить копытом. Но с места не сходила. Удивившись такому странному поведению лошади, я подошел ближе и увидел, что красавица лошадь привязана. Значит, люди живут совсем неподалеку, быть может, именно в тех постройках, что скрывались в уже сгущающихся сумерках. Ибо только человеку может прийти в голову остановить бег прекрасного животного.
Перед взором Шахрияра теперь был не океан, а неведомый остров с высокой зеленой травой, горами и лесами. Прекрасное животное било копытом на расстоянии вытянутой руки. Теплый вечерний воздух поднимался вверх, отчего контуры лошади едва заметно колыхались…
Шахразада тем временем продолжила рассказ, который до слуха принца доходил словами усталого странника.
– Я сделал еще несколько шагов в сторону животного и услышал рассерженный шепот, идущий откуда-то с самой земли. Но говорил со мной не дух острова. Это был человек, который прятался в кустах и старался быть как можно более незаметным:
– Ты не можешь идти тише, незнакомец?
Невольно я сдержал шаг, вернее, начал почти красться. Но недовольный наблюдатель не унимался:
– Да не топай ногами! А лучше подползи ко мне ближе. Видишь же, еще мгновение – и она испугается!
Я послушно опустился на землю и, стараясь двигаться бесшумно, подполз к недовольному бородачу.
– Кто ты? И что делаешь здесь, на заповедных землях нашего повелителя, царя аль-Михрджана? – спросил тот.
– Я Синдбад, купец. Страшное несчастье в один миг сделало меня из богатого бедным, из счастливого – несчастным, из жителя щедрого и роскошного Багдада – заблудившимся путешественником.
Я вынужден был замолчать, ибо ладонь человека, сидевшего в засаде, зажала мне рот. Сердитый голос прошипел:
– Говори потише, а лучше прошепчи мне все это на ухо… Наши кобылы так боятся громкого голоса, тем более сейчас, когда должны появиться их суженые – морские крылатые кони – счастье и богатство нашего острова и царя аль-Михрджана, да продлит Аллах всемогущий его годы!
Вот так, вполголоса, вернее, полушепотом, я поведал бородачу свою историю от того дня, как решил я сделаться странником и до того мига, как, смирившийся, собрался искать помощи у неведомых обитателей неведомой страны.
– Повесть твоя печальна, Синдбад-чужестранец. Знай же, ты попал на остров царя аль-Михрджана, владыки самого богатого в мире конного царства и самых прекрасных в мире коней! А я Джафар – первый конюх его Восточной конюшни!
Я поклонился, приветствуя Джафара. (Хотя кланяться лежа было совсем неудобно, но разве неудобство остановит правоверного, чтобы пожелать здоровья и процветания ближнему?)
– Теперь нам надо затаиться, Синдбад-чужеземец. Вот-вот из моря должны появиться крылатые кони. Их мы и ждем. Видишь, красавица Алхас привязана? Сегодня она должна понести от морского коня. А когда родится жеребенок, станет он дороже целого мешка золота, ибо крылатые кони царя аль-Михрджана уже с момента рождения предназначены самым могущественным магам подлунного мира.
– А скажи мне, о Джафар, Алхас единственная ждет сейчас коня морского?
– Ну что ты, чужеземец, – улыбка конюха в полутьме была чуточку насмешливой. – Хороши б мы были, если б у нас была только одна кобыла-невеста! Сейчас по всему берегу наши красавицы ждут своих мужей. Ведь крылатые морские кони привязываются на всю жизнь. Соединившись, они становятся парой до самой смерти. Когда жеребец удовлетворяет свое желание, он всегда стремится увести за собой кобылу. И только крепкие веревки не дают ему это сделать. Знал бы ты, как страшно кричат они, когда приходит миг расставания! Их зовет в пучину безжалостная судьба. И только знание или, быть может, надежда на встречу через год не дает прекрасным морским крылатым коням и нашим кобылам замертво упасть на месте. Так продолжается из года в год уже не одно столетие. А когда рождаются жеребята, происходит еще одно чудо: жеребчики, едва родившись, взмывают в небо. А там, словно точно зная этот час, кружат их отцы… И только кобылки и их матери остаются с нами…
В голосе первого конюха Восточной конюшни царя было столько гордости, что я невольно позавидовал ему.
– Я свидетель этого уже почти два десятилетия, но великое таинство соединения и изумительной верности наполняет мое сердце благоговением перед чудесами повелителя всех правоверных, Аллаха всемилостивейшего и милосердного! Вот если бы он и людям дал такую же любовь!
– Да ты поэт, Джафар! Я завидую и тебе, и твоему нелегкому, но прекрасному ремеслу!
