Марина Маслова - Жизель до и после смерти

Я читала в журнале не «пьяны» а «рьяны» и поняла теперь, что кому-то показалось, что в Царском Селе пьяных быть не должно, а ведь как хорошо, совсем по довоенному получилось! Потом читали все остальные, я уже не помню всего, но в конце Кузмин опять запомнился:

а кончается:

Я пишу тебе это, запомнив на слух, и знаки препинания расставила сама, по его интонации, а читает он необыкновенно выразительно. Весь вечер был удивительно поэтичен, не потому, что читали стихи, а потому, что все было проникнуто поэзией: и громадный зал, и звуки рояля, и пламя камина, у которого лежала шкура белого медведя, и сказочная, какая-то стихийная метель за окнами, напоминающая о Снежной Королеве и Рождестве. Не было сказано ни слова о войне, хотя она стояла за спиной почти у каждого. Когда я приехала домой, сразу села записать услышанное, чтобы не забыть. Вспомнила еще одно из двух стихов Цветаевой «Ars Amandi»:

До твоих губ сейчас далеко, как до неба, но ночью ты мне снишься иногда в такой волнующей близости, что я просыпаюсь с сердцебиением. Ах, неужели мы не увидимся скоро?»

«Лидочка, дорогая моя, поезжай в Монте-Карло, танцуй все, что ты можешь станцевать. Ничто не может испортить тебе жизнь, а жизнь твою, кроме любви ко мне, счастливцу, составляет балет. Это потребность твоей души, а душу нельзя лишать того, что она любит, иначе она завянет, как цветок без влаги. Если мне и удастся выхлопотать отпуск, я постараюсь приехать не раньше, чем ты вернешься. Вечерами я вспоминаю день за днем, минуту за минутой наши встречи и думаю, когда же я узнал твою душу во всем ее очаровании и силе: когда читал твои письма, или когда смотрел из зала и из-за кулис твои выступления. Мне кажется, больше меня поразили твои танцы. И сейчас у меня перед глазами стоит твоя фигурка, плывущая в облаке белой юбочки. Я знаю цену этой легкости, я видел, как она тебе достается, и гордость за тебя заливает меня волной. Ты должна танцевать и тогда наша любовь не будет для тебя трагичной, как для Жизели. Танцуй, мое сокровище, я тебя обожаю!»

Андрей писал эти письма и с жадностью прочитывал письма Лидии всю осень и конец пятнадцатого года в безнадежных боях отступления. Начало шестнадцатого года обещало перемены к лучшему. Армия словно очнулась и собралась в кулак, чтобы начать наступление. Как он прожил этот год, Лидия даже не представляла, а если бы узнала — ужаснулась. В начале февраля она отправилась в Стокгольм и дальше в Осло, чтобы там сесть на английский пароход до Ла-Рошели. Стокгольм жил совершенно мирной жизнью, словно и не слышал о войне, в Осло было еще спокойнее. Лидия с любопытством осматривала город, в котором еще не бывала, и думала о том, что всего три года назад она жаловалась Андрею при первом знакомстве, что дальше Сиверской не выезжала, а теперь, побывав в Вене, Берлине, во Франции, едет по Скандинавии и впервые поплывет морем, но это ее уже не радует так, как тогда. Пообедав, Лидия поехала в порт и разыскала свой пароход. Был он не велик, как те комфортабельные гиганты, что до войны делали путешествие по воде ничем не отличимым от жизни на берегу, да это и к лучшему. Небольшому и маневренному кораблю было легче уйти от немецких подводных лодок, опасность которых все же существовала в Балтике. Пассажиров было мало, в основном — русские, которым нужно было попасть в Европу, и несколько англичан. Лидии все же было любопытно, и она вышла на палубу, закутавшись в мех на пронзительном ветру. Она смотрела на исчезающий вдали город и ей казалось, что он просто погружается в свинцово-серую тяжелую воду, так что видны уже только самые высокие шпили, потом и они уходят вглубь, и уже только бесконечная вода со всех сторон окружает их ставший крошечным кораблик. Лидия непроизвольно сжимает сильнее поручни и судорожно вздыхает. Стоящий недалеко от нее мужчина смотрит на нее вопросительно и что-то спрашивает по-английски. Лидия пожимает плечами.

— Простите, я могу говорить только по-французски и немного по-немецки.

— О, мадемуазель — или мадам? — не могли бы вы дать мне несколько уроков французского языка? — на ломанном французском спрашивает он, — Мне предстоит летать над Францией и без знания языка это будет несколько затруднительно! Разрешите представиться: Эндрю Хэллсборн. Я авиатор.

Лидию поражает, что ее спутника зовут почти так же, как Андрея. Она делает над собой усилие, чтобы произнести это имя, чужое и в то же время так похожее на родное «Андрей». Он замечает ее заминку.

— Дурацкое имя, правда? Все зовут меня Энди. А ваше имя, мадемуазель? Не могу же я обращаться к вам все время: «прелестная незнакомка»!

Лидия смеется и называет себя, а потом начинает расспрашивать, плавал ли он когда-нибудь и не страшно ли это сейчас.

— Лидия! Какое у вас красивое имя. Оно так же необычно, как вы. Да, мне страшновато, но только потому, что я не доверяю воде, для меня самое безопасное — это воздух.

Лидия просит рассказать о его полетах, он интересуется, зачем она едет во Францию, и они начинают оживленно беседовать, перескакивая с авиации на балет, и с войны на игру в рулетку. Наконец, Энди замечает, что Лидия совсем замерзла, и ведет ее в салон пить чай, заказав к чаю еще и шерри. Во время плавания до Брайтона Лидия была почти все время с Энди Хэллсборном. Она поправляла его ошибки во французском, он развлекал ее историями о самолетах. В Брайтоне, расставаясь, Энди пообещал, если будет возможность, приехать в Монте-Карло посмотреть ее выступление. Когда корабль медленно отошел от причала, Лидия подумала, что Хэллсборн смог отвлечь ее от страха перед морем и опасностью немецких подводных лодок и без него ей будет труднее перенести оставшийся небольшой отрезок пути. Энди ей очень понравился, он был ненамного старше ее, с живым выразительным лицом, несколько длинным и смешным из-за торчащих ушей, но очень милым. Не верилось, что он занят таким серьезным делом. Его ироничное отношение к миру, себе и войне было мальчишеским, а ведь он уже совершал разведывательные полеты над западным фронтом и сейчас ехал получить новое назначение.

В Ла-Рошель пароход прибыл поздно вечером, а рано утром Лидия уже ехала в сторону Ниццы. Сезон в Монте-Карло прошел с таким успехом, какого не ожидал Дягилев, и «Жизель» принесла Лидии известность. Посмотреть на ее выступление приезжали из Канн, Ниццы и даже Тулона. Дягилев просил Лидию остаться во Франции, пока не кончится война, Мишель Суворов уговаривал ее с утра до вечера, но она не могла дождаться отъезда. Лидия заметила, что не может, как раньше, полностью отдаваться танцу, не думая ни о чем больше. Андрей неизменно стоял у нее перед глазами и танцевала она только для него. Глядя невидящим взглядом на партнера, она во время танца вся светилась любовью, так что у Мишеля все переворачивалось внутри. Мишель, по-прежнему влюбленный в Лидию, давно уж не надеялся, что она ответит ему если не любовью, то хотя бы снисхождением на его немые просьбы. То, что он имел ее и не смог удержать, приводило его в бешенство, иногда прорывавшееся наружу. Забыть ее в момент страсти, соединившей их на короткий, но ослепительный миг, он не мог. Лидия терпеливо сносила его выпады и придирки на репетициях и спектаклях, по-прежнему не принимая всерьез его чувства, о которых он уже перестал ей говорить. Он пробовал отвлечься на других женщин, но все они казались ему глупыми и похотливыми гусынями по сравнению с ней. Держа ее тело в руках на сцене и на репетиции, Мишель всегда чувствовал легкое головокружение от ее недоступной близости и злился на себя за то, что не мог совладать с собой. Когда Лидия уезжала, он сказал, что остается по крайней мере на полгода и впился глазами в ее лицо, но кроме рассеянного сожаления ничего не заметил. Не первый год Мишель ревновал Лидию ко всем мужчинам, оказывающим ей внимание — сначала к Гурскому, потом к Андрею, особенно после того, как узнал, что она собирается за него замуж. Теперь вот появился этот англичанин, этот мальчишка, который смотрел на нее восторженными глазами и три дня не расставался с ней ни на минуту, отвлекая от репетиций то поездкой на мыс Антиб, то игрой в рулетку в Казино, хотя Лидия всегда отказывалась пойти туда с ним, Мишелем. Наконец он уехал, и слава Богу. Лидия же была рада появлению Энди Хэллсборна, как старого знакомого. Когда она узнала, что его переводят на Ближний Восток, в разведку армии, пытающейся потеснить турок в Месопотамии, она вспомнила разговор об археологии с Александром Петровичем Гориным и выложила Энди все, что узнала о древнем Тире. Хэллсборн пообещал обязательно побывать там и посмотреть на Тир хотя бы с воздуха.