— Какое величественное зрелище! — воскликнула Фортуна. — Именно такой замок и подобает вам иметь, милорд!
— Замок без земель, без всего того, что позволяет содержать его, если не считать тех владений, которые я выиграл в карты, — с горечью произнес маркиз.
В его голосе прозвучала такая боль, что Фортуна инстинктивно положила свою маленькую ручку на его руку.
— Все ваши владения к вам вернутся, вот увидите, — сказала она. — Можете считать меня глупой, но я верю, что принесу вам удачу.
— Посмотрим, — равнодушно ответил маркиз.
Но Фортуна почувствовала, что в нем зародилась надежда, которой не было раньше.
Как только они приехали, маркиз провел ее по всему замку и показал все, что она мечтала увидеть: классную комнату, где он занимался с Гилли, нормандскую часовню, где по воскресеньям служил личный капеллан маркиза, огромный большой зал со стульями в чехлах и прекрасные салоны с их изысканной мебелью и впечатляющими семейными портретами.
— И как только вы решились уехать отсюда? — спросила она.
Они ждали, когда объявят, что обед готов, и маркиз, прежде чем ответить, налил себе бокал мадеры.
— Неужели вы думаете, что я согласился бы жить на клочке в несколько сотен акров, — резко спросил он, — когда у моего отца их были тысячи?
Его слова прозвучали жестоко, и Фортуна нахмурилась, почувствовав, что не надо было задавать этот вопрос.
Однако она знала, что ее, как женщину, вполне устроил бы этот замечательный большой дом, разбитые с большим вкусом сады и озера с гнездами диких лебедей и гусей, где маркиз в детстве купался и плавал на лодке.
Прислуга замка приветствовала Фортуну с такой же сердечностью, как и слуги в Тейн-Хаусе, поскольку все хорошо знали Гилли.
Престарелый дворецкий Бейтсон служил не только у отца маркиза, но еще у его деда, когда тот был уже стариком; экономка знала Гилли так же хорошо, как миссис Денверс. Многие слуги рассказывали Фортуне, как сильно они любили и уважали гувернантку «мастера Сильвануса».
Почти все они говорили о маркизе так, как будто он по-прежнему был мальчиком, и Фортуна легко представила себе, как он бежит по дому, съезжает по перилам большой лестницы, подзывает своих собак, а потом бежит на конюшню, а за ним несется свора спаниелей.
В замке жило несколько собак, и они встретили маркиза громким, радостным лаем. Когда он наклонился, чтобы потрепать их по голове, Фортуне показалось, что циничное выражение на его лице сменилось выражением счастья и беззаботности.
Но очень скоро оно снова стало жестким. Когда они рассматривали портрет его отца, маркиз заметил:
— Слава богу, он так и не узнал, что случилось после его смерти.
Фортуне стоило большого труда поддерживать за обедом то и дело угасающий разговор, но ей удалось сделать не только это, но даже пару раз рассмешить маркиза.
В то же время она была рада, когда обед закончился и он сказал:
— Мне кажется, вам хотелось бы сегодня днем покататься верхом. Далеко мы уехать не сможем, не рискуя попасть в чужие владения, но, надеюсь, вы обрадуетесь, узнав, что я велел приготовить лошадей через четверть часа.
— Я оденусь еще быстрее, — ответила Фортуна и бросилась вверх по лестнице в свою спальню.
Экономка и две горничные уже ждали ее, но не потому — Фортуна это знала, — что ей нужна была помощь в смене нарядов, а потому, что они хотели поговорить о Гилли и прежних временах.
— Какая красивая комната! — воскликнула Фортуна, впервые увидев комнату, где ей предстояло спать.
Там стояла высокая кровать из резного позолоченного дерева, украшенная страусовыми перьями, возвышающимися над пологом с изумительной вышивкой, выполненной во времена Карла II. Мебель была украшена ангелочками, и повсюду располагались большие вазы с цветами, выросшими в саду, который, по мнению Фортуны, был просто восхитительным.
Она подошла к окну полюбоваться белой и фиолетовой сиренью, цветущим миндалем, ронявшим розовые лепестки на бархат лужаек, и большими кустами жасмина, наполнявшего воздух своим изысканным ароматом.
Сад был так красив, что Фортуна едва удержалась от слез при мысли, что маркиз не мог быть счастлив здесь.
— Неужели владения так много значат? — еле слышно спросила она саму себя.
Потом она повернулась и улыбнулась миссис Саммерс, экономке, которая громко восхищалась покроем ее амазонки, привезенной из Лондона.
Мадам Иветт превзошла себя, стараясь сделать так, чтобы Фортуна выглядела в седле как можно элегантней. Амазонка предназначалась для поездок в лондонских парках и, по мнению Фортуны, была слишком роскошной для сельской местности.
Однако она была рада, что маркиз увидит ее в изумрудно-зеленом бархатном платье, подчеркивающем ее осиную талию, в высокой шляпе с вуалью из зеленого газа, концы которой во время езды развевались по ветру.
Но ей не пришлось долго размышлять о нарядах, ибо, когда она села на лошадь, которую выбрал для нее маркиз, ее охватил неземной восторг — животное, в жилах которого текла арабская кровь, повиновалось малейшему движению.
Лошади были свежие, и им не стоялось на месте. Когда они поскакали прочь от замка, Фортуна почувствовала, что маркиз критически посматривает на нее, стараясь определить, хорошо ли она управляется с лошадью.
Но Фортуне не было страшно — она была абсолютно уверена не только в том, что умеет ездить верхом, но и в том, что не уступит ни одной другой женщине, которая имела счастье сопровождать маркиза.
— Я не могу позволить, чтобы ты трусила на старой разбитой кобыле, а другой лошади у меня нет, — сказала Гилли Фортуне, когда та была еще совсем малышкой.
Они отправились с визитом к сквайру, который жил в большом уродливом доме, на самой окраине.
Он уже тогда был старым и больным и не мог ездить верхом, поскольку редко покидал свое жилище. Но у него всегда были прекрасные лошади, и он не хотел с ними расставаться.
Гилли очаровала его, как и многих других, и он разрешил Фортуне учиться верховой езде на его лошадях.
Ее обучал главный конюх сквайра. Она очень быстро пересела со смирного пони на скакунов, с которыми с трудом справлялись даже конюхи. Когда Гилли спросила учителя Фортуны, каковы ее успехи, он ответил:
— Уж такая мисс уродилась умелая — мне ее учить нечему. Она из тех, кому учителя не нужны.
Став взрослее, Фортуна знала, что, когда она катается верхом в парке, сквайра всегда подносят к окну, чтобы он мог полюбоваться ею.
Для нее соорудили барьеры, и она заставляла лошадей прыгать через них, зная, что ночью планку часто поднимали повыше, чтобы проверить не только ее, но и лошадей, которых сквайр продолжал покупать, главным образом потому, что ему было приятно видеть, как она катается на них, — в этом Фортуна была уверена.
