— У Меделы родился ребенок?
— Еще нет, но очень скоро появится.
Лицо мальчишки было выпачкано в грязи. Ребенок был в одних штанишках на помочах. Поддев босой ногой камень, он как бы между прочим спросил:
— Правда, говорят, что ты украла у Доминика лошадь и убежала?
Кэтрин, нервно теребя юбку, заставила себя ответить:
— Я одолжила у него лошадь. И я бы обязательно вернула ее.
— Почему ты хочешь уйти от нас? Домини говорил, что ты не такая, как остальные гаджио. Он говорил, ты любишь цыган.
«Интересно, что бы Доминик сказал, спроси его об этом мальчик сегодня?»
— Мне нравятся многие из вашего табора. Ты мне нравишься, Медела. Мне нравится Джозеф, Зинка.
— А Домини тебе нравится?
У Кэтрин сжалось сердце. Едва ли слово «нравится» было здесь уместно. Так что же она чувствовала к нему? Нет, только не это. Ни в кого она не хочет влюбляться. И не влюбится.
— Конечно, он мне нравится. Он всегда был добр ко мне.
— Тогда почему ты хотела убежать?
Кэтрин погладила мальчика по голове.
— Мне хочется домой, — тихо сказала она. — Домой, в Англию. Там моя семья, так же, как твоя — здесь.
— Домини иногда там живет. Может быть, он возьмет тебя с собой.
Кэтрин грустно улыбнулась.
— Возможно.
— Где он? — спросил мальчик, оглядываясь на повозки.
— Ушел на ярмарку, — ответила Кэтрин.
— Нет, не ушел. Он уехал, куда-то в лес. Я думаю, он такой печальный, потому что ты убежала.
Кэтрин присела, обняла ребенка.
— Что случилось? Расскажи! Почему ты так решил?
— Потому что, когда Вацлав посмеялся над ним и назвал дураком, Домини ответил только, что согласен.
Господи, что же она наделала!
— Ты не знаешь, где он?
Янош задумался, а потом указал рукой на пруд в роще.
— Там. Он иногда любит порыбачить.
— Пойду-ка я схожу к нему.
Кэтрин решила, что ее отсутствие едва ли повредит Меделе: роженица находилась под присмотром опытной акушерки, да и в палатку Кэтрин все равно не пустили бы, а костер будет гореть еще долго.
Янош улыбнулся и, вместо того чтобы попроситься с ней, как, наверное, сделал бы любой ребенок, побежал к повозкам. Кэтрин невольно подумала о том, что ребенок не по годам смышлен.
Что же сказать Доминику? Тогда, в лесу, она смертельно обидела его. А теперь хотела загладить свою вину.
Но унижаться перед ним, просить прощения она тоже не могла. Вдруг он подумает, что она согласна быть с ним? Надо как-то объяснить ему, что была не права, что поступила жестоко, что сожалеет. И в то же время оставить между ними преграду.
Доминик стоял над озером. Пучок сухой травы, который он бросил в воду, медленно кружился. И мысли его так же кружились вокруг одного и того же.
Не в силах вынести косых взглядов, приглушенных разговоров о том, что он, мужчина, не в состоянии держать в узде свою женщину, Доминик уехал из табора, долго-долго скакал полями, а потом пришел сюда.
Свою женщину. Вацлав так ее называл. Доминик горько усмехнулся. Он заплатил за нее целое состояние, и до сих пор она отталкивала его, унижала. До сих пор ни одной женщине он не позволял так с собой обращаться.
Надо было давно уложить ее в постель. Если бы он с самого начала поставил ее на место и держал бы под контролем свои чувства, ее слова никогда бы так не ранили его.
«Что с того?» — говорил он себе. Какое ему до всего этого дело? Через несколько дней он вернется в Англию. У него полно дел в Грэвенвольде. Не случись того, что произошло вчера ночью, он, может, и подождал бы с отъездом, как планировал раньше, в надежде, что Кэтрин будет с ним.
Конечно, задержался он в таборе не только из-за Кэтрин. Ему хотелось в последний раз насладиться цыганской свободой. Никогда он не пожалеет об этих днях, проведенных с матерью, со своими людьми в странствиях. Когда он вернется, надо сначала нанести визит отцу, придется с вежливой улыбкой выслушивать глупые наставления старого самодура. Потом надо будет засвидетельствовать свое почтение высшему обществу. Свету.
С годами Доминик привык к жизни в светском обществе и даже научился находить удовольствие в светском времяпрепровождении. Но этот последний глоток свободы он будет хранить в сердце как самое драгоценное воспоминание.
Все, кроме Катрины. Рыжая ведьма превратила его жизнь в ад.
Но почему она вернулась? Зачем рисковала жизнью, спасая его? Он восхищался ее храбростью и отвагой. И почему-то ему хотелось защитить ее.
И все же, почему она вернулась спасать какого-то жалкого цыгана, если презирала его?
Он вновь вспомнил ее жестокие слова, слова, которые хлестнули его, как плетка. Доминик часто слышал эти слова от других. И вот теперь — от Кэтрин. А он-то думал, что она другая. Не такая, как все. Особенная. Надо было догадаться, что это не так.
Кэтрин увидела его сидящим на берегу, у самой воды. Нет, он не ловил рыбу. Прислонившись к стволу тополя, Доминик угрюмо смотрел вдаль. Серый конь его щипал траву неподалеку. Почти рядом с Домиником, не обращая на него внимания, заливался скворец.
— Я не помешаю?
Доминик обернулся, окинул Кэтрин равнодушным взглядом. Он лишь едва заметно кивнул, давая понять, что заметил ее. Скворец оборвал трель и, как показалось Кэтрин, неодобрительно посмотрел на нее.
— Зачем ты пришла сюда? Зачем тебе «никчемный цыган»?
Кэтрин сделала вид, что не расслышала, и молча присела рядом. Небольшой пруд блестел как зеркало; то тут, то там плескала рыба.
— Здесь так хорошо. Почти как дома.
Доминик все так же хмуро смотрел в сторону, но от Кэтрин не ускользнула перемена в его настроении. Слова о доме пробудили в нем любопытство
— Ты жила рядом с озером?
Кэтрин кивнула.
— Да, у маленького чудного озера, чуть побольше, чем это.
— Где?
— В Девоне. Недалеко от побережья. Когда я была совсем маленькой, отец часто брал меня на рыбалку. Мне нравилось.
Кэтрин улыбнулась, вспомнив коротенькие бриджи, которые брала у сынишки повара, чтобы ездить на рыбалку. Они были слишком широки в талии и тесноваты в бедрах, но тогда ей нравилось их носить.
— Но когда я стала постарше, — продолжила Кэтрин, — то решила, что для леди рыбалка и все такое — занятия неподходящие.
Доминик усмехнулся:
— Слишком леди для… слишком многих вещей.
Кэтрин оставила его реплику без ответа, продолжая рассказ:
— К семи годам куклы стали занимать меня больше, чем рыбалка. Мне правилось одевать их в красивые наряды, которые помогала мне шить мама, и устраивать для них маленькие чаепития.
— Чаепития? — удивленно переспросил Доминик.
— Мне всегда нравилось то, что должно нравиться женщине; красивые наряды, красивая посуда, запах духов и шелест шелков. — Кэтрин грустно улыбнулась и добавила: — Если бы мои родители могли видеть меня сейчас, они бы не узнали своей маленькой послушной девочки.
