С благоговением или без благоговения, но он так и сделал, заставив этим одну из самых усердных посетительниц храма совсем забыть о должном внимании к проповеди.
В тот же день вечером состоялось условленное свидание. Мозер был приглашен к одному из своих сослуживцев и отправился в город. Фрау Христины также не было дома, так что не пришлось даже прибегать к вымышленным предлогам: вполне возможной случайностью объяснялось то обстоятельство, что визит Габриэли к Агнесе Мозер совпал с приходом асессора Винтерфельда, не заставшего своего начальника дома.
– Прости, что я прибегаю к таким средствам, – торопливо заговорил Георг, оставшись наедине с невестой. – Мне не оставалось другого выбора, и я открыто заявил барону, что попытаюсь против его воли повидаться и поговорить с тобой. Я пришел попрощаться, может быть, на долгие годы.
Габриэль побледнела, и ее глаза с испугом устремились на Георга.
– Ради Бога, что случилось?
– Нас беспощадно разлучает воля твоего опекуна. Вчера он объявил мне о моем переводе в резиденцию с причислением к министерству. Ты видишь, как велико его влияние и как он сумел им воспользоваться, когда дело коснулось того, чтобы разлучить нас!
– Нет, нет, ты не должен уезжать! – со страхом воскликнула Габриэль, прижимаясь к нему, словно ища защиты. – Ты не должен теперь покидать меня, Георг! Не оставляй меня теперь одну!
– Почему же? – спросил он, пораженный ее словами. – Разве тебя так мучают из-за меня? Впрочем, этого следовало ожидать. Равен суров и неумолим до жестокости, если восстают против его воли. Тебя преследуют упреками, выговорами и угрозами, не правда ли, Габриэль? Пускают в ход все средства, чтобы сломить твое сопротивление? Говори, я должен знать всю правду!
– Ты ошибаешься, ни о чем подобном и речи нет. С того дня, как опекун заявил мне, что никогда не возьмет назад своего отказа, он ни разу не произнес твоего имени и просил маму избавить меня от упреков, которыми она сначала засыпала меня; но он обращается со мной с ледяной холодностью, а я… Георг, неужели тебе невозможно остаться вблизи меня?
– Я не могу сделать это, – ответил Георг, с трудом подавляя охватившее его глубокое волнение. – Я должен принять назначение, отклонить его немыслимо. При других обстоятельствах я радовался бы этой перемене – она открывает передо мной совершенно иную будущность, чем мое теперешнее положение в Р. Но я слишком хорошо знаю, что повышение имеет единственной целью отнять у меня самое дорогое мое сокровище – твою любовь, и навсегда разлучить нас. Твой опекун призвал себе на помощь двух могучих союзников – время и расстояние. Может быть, они и помогут ему одержать победу.
– Никогда! – страстно воскликнула молодая девушка. – Он не должен победить и не победит! Я обещала это тебе и сдержу слово.
Георг не заметил прозвучавшего в ее голосе тайного страха; он слышал в нем только непривычную силу воли, и его лицо просияло от счастья. Он боялся, что его возлюбленная так же по-детски, беспечно и равнодушно отнесется к разлуке, как прежде, когда она явно не понимала его печали. Сознание, что и она тоже чувствует муку расставания и с таким страхом стремится удержать его, делало его счастливым, а ее страстное обещание наполнило его душу неизведанным дотоле блаженством.
– Благодарю тебя, – с сердечным порывом произнес он. – Но ты так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Куда исчезла ясная веселость моей Габриэли, которая могла улыбаться с невысохшими еще слезами на глазах? Ты как-то в шутку сказала мне: «Ты еще не знаешь моей настоящей натуры». Я действительно еще не знал ее, и только теперь понял это.
Габриэль ничего не ответила, но ее розовые губки, казалось, в самом деле разучились улыбаться, как будто их сковывало тайное горе, которое нельзя было высказать и тем облегчить душу.
– Прости, что я не умел ценить тебя, – с возрастающей нежностью продолжал Георг. – Сознаюсь, что часто сомневался в тебе и со страхом ожидал того часа, когда принужден буду вступить в неизбежную борьбу с твоим семейством. Теперь я вижу, что ты также можешь глубоко и серьезно чувствовать, и верю в тебя и твою любовь, даже в том случае, если сам Равен со всей своей властью встанет между нами.
При последних словах Габриэль вздрогнула, и слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз.
– Моя бедная Габриэль! – прошептал молодой человек, наклоняясь к ней. – Ты так не привыкла к страданию и горю, а я должен причинить их тебе! Но ведь мы ожидали того, что нам придется бороться за свою любовь; теперь это время наступило, мы должны все вынести и победить. Может быть, барон Равен когда-нибудь еще раскается, что взял на себя роль Провидения. Он этим приобрел себе лишнего врага и вовсе не такого незначительного, как думает.
Габриэль перестала плакать и, отняв у Георга свою руку, спросила:
– Вы стали врагами?
– Я уже давно был противником Равена. Он возбудил к себе много ненависти и вражды и пользовался своей властью таким образом, что она часто приносила вред его окружающим, а когда-нибудь принесет несчастье и ему самому. Он поступает неблагоразумно, удаляя от себя меня, которого он, как и многих других, покорял силой какого-то очарования; и от этого очарования я никак не мог избавиться, хотя и чувствовал, что оно парализует мою силу воли. Недаром доктор Бруннов предостерегал меня от демонической силы этого человека, она нередко заставляла меня восторгаться там, где следовало бы осудить. Теперь чары нарушены, а вдалеке, в резиденции, исчезнут и те отношения, которые связывали меня здесь с моим непосредственным начальством.
– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю твоих намеков.
– Тебе и не нужно их понимать, – решительно объявил Георг. – Но обещай мне одно: что бы ты ни услышала обо мне, не думай, что мною руководит личная неприязнь или низкая месть за отказ в моей просьбе. Я уже давно решил вступить в борьбу с губернатором нашей провинции, так как эта борьба необходима, а кроме меня никто не осмеливался выйти на бой с могущественным Равеном. Я уже приготовил оружие, но тут я познакомился с тобой и узнал, что человек, с которым я намерен был бороться не на жизнь, а на смерть, держит в своих руках все счастье моей жизни, и у меня не хватило мужества. Это было с моей стороны трусостью, но хотел бы я знать, кто на моем месте поступил бы иначе, у кого хватило бы силы воли разрушить все свои надежды на любовь и счастье, только что расцветающие для него? Теперь они окончательно разрушены. Твой опекун с беспримерной жестокостью отказал мне в твоей руке даже на будущее время, хотя у него самого оснований и прав было не больше, чем у меня, когда он сватался к дочери министра. Мы расстались открытыми врагами. С этого дня я буду руководствоваться лишь тем, что считаю своим долгом. А теперь прощай!
Габриэль удержала его.
– Георг, ты не должен так уходить от меня, с такими неясными угрозами, которые невыразимо пугают меня. Что ты хочешь делать? Я хочу и должна знать.
– Избавь меня от объяснений, – решительно сказал молодой человек. – Ради тебя самой я не смею делать тебя моей сообщницей. Ты еще не свободна, как я. Ты останешься здесь, в непосредственной близости своего опекуна, в ежедневном общении с ним. Ты считала бы себя виновной, если бы хоть мысленно приняла участие в чем-нибудь…
– Что угрожает ему? – прервала его Габриэль так странно дрогнувшим голосом, что Георг был озадачен.
– Ты говоришь о бароне Равене? – медленно произнес он. – Разве ты считаешь меня способным на бесчестный поступок?
– Нет, нет, но я боюсь за тебя, за нас всех!
– Будь спокойна, я всегда сражаюсь с поднятым забралом и говорю от имени сотен людей, которые сами не решаются заговорить. Губернатор Р-ской провинции может ответить мне, как ему заблагорассудится. Он – сильный мира сего, и его голос будет услышан раньше других; вся опасность исключительно на моей стороне, но зато на моей стороне и правда. А теперь прости меня. Если будет возможно, ты получишь от меня весточку из столицы, но если бы ты не получила даже ни одной строки, все-таки верь, что ты одна наполняешь все мои мысли и желания и что я никогда не откажусь от своих прав на тебя, если не услышу из твоих собственных уст, что ты отказываешь мне.
