Господи, как хочется заснуть. Забыться. Не вспоминать, что он больше не способен справиться с живой лошадью и живой женщиной. Теперь он проклятый инвалид. Евнух. Он не может связать двух слов, не говоря уже о том, чтобы заставить женщину застонать от страсти и желания.
Но эта… незнакомка, назойливая, как муха, девчонка, не оставит его в покое. Она была здесь, когда он пытался снова погрузиться в свои мысли. Ее чудесный голос проникал в его затуманенный мозг и, как волынщик на ярмарке, выманивал его из приятной обволакивающей тьмы.
Где она сейчас?
Наверное, готовится к обеду, собирается опять кормить его из ложечки. В следующий раз он схватит ее обеими руками. Возможно, это поможет ему избавиться, от нее. Она вылетит за дверь, подобно остальным, и больше никогда не вернется.
Скатертью дорога.
Если это не поможет, придется поскандалить со своим благочестивым братцем. Бабушкиным любимчиком. Единственным Хоуторном, который даже из помойной ямы может выйти благоухающим, как роза. Когда Клейтон Хоуторн, лорд Бейсинсток, входит в гостиную, вся чертова Англия оказывается у его ног.
Где же эта проклятая девчонка?
Вне всякого сомнения, она такая же, как его третий сиделец. Как же его звали? Дирк или Дик. Лицемерный маленький выскочка, у которого в голове была только одна мысль – как получить свое жалованье, прилагая для этого как можно меньше усилий. Он ел, спал, воровал серебро, а однажды ночью даже забрался в кровать герцога в поисках драгоценностей. Трей сломал ему пять пальцев и три ребра, прежде чем выкинул подлеца в окно.
О да! Он может с легкостью отправить – как же ее зовут? Господи, почему он все забывает? Мисс… Эйнсворт? Эфсли?.. Эштон! – вслед за остальными.
Позади него послышались шаги – она вернулась. Наконец-то. Он не повернул головы, продолжая наблюдать за жеребцом. Она суетилась рядом, двигая стулья и расставляя на столах соломенные корзинки с клубками ниток, спицами, чашками и блюдцами.
Ее лицо светилось энергией и решимостью, и она выглядела так, как будто, наконец сумела найти дорожку к его сознанию. Она напоминала бабочку, порхающую туда и сюда в предчувствии, что скоро сложит свои тонкие крылья и превратится в другое существо. Наконец она опустилась на стул рядом с ним, почти касаясь его хрупким плечом.
Кажется, она совсем осмелела?
– Мне пришло в голову, ваша светлость, что ваше подавленное состояние есть результат раздражения и отчаяния. Вы не в состоянии выполнить простейшие действия. Прошу прощения, ваша светлость, если мои слова покажутся вам неделикатными и задевающими вашу мужскую гордость, но нарушение координации вызвано душевной травмой, – закончила она так тихо, что он едва слышал ее, а затем взяла синий клубок и положила его на стол. – Пожалуйста, ваша светлость, возьмите его.
Он медленно повернул голову и посмотрел в ее широко раскрытые глаза, которые сияли ярче, чем бездонное лазоревое небо над головой.
Она улыбнулась ему, сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. Ее щеки напоминали персики.
– Клубок, сэр. Возьмите его, пожалуйста.
«Что, черт возьми, она хочет от него? И где она выкопала этот сбившийся набок древний чепец?»
Она сама взяла клубок, подняла в воздух, показала ему и, положив на стол, улыбнулась.
– Теперь вы.
Он прищурился. Она обращается с ним, как с идиотом – совсем как остальные.
– Может вам немного помочь? Хорошо.
Она опять взяла клубок со стола и, положив его на свою белую маленькую ладошку, протянула ему.
– Возьмите… ваша светлость, – отчетливо и с расстановкой произнесла она, как будто обращалась к глухому.
Салтердон посмотрел на нее, а затем на клубок. Внезапно резким движением он выбил клубок из руки Марии. Она охнула и вскочила со стула, а маленький шарик скатился с террасы и исчез в зарослях майорана.
Краска залила лицо девушки, глаза ее потемнели, дыхание участилось. Она выглядела как испуганная, готовая упорхнуть птица.
Герцог больше не шевелился, и она постепенно успокоилась, взяла себя в руки и глубоко вздохнула.
– Позвольте мне объяснить, – терпеливо начала она. – Концентрация внимания это ключ к успеху в любом деле.
Сосредоточившись на достижении цели, какой бы скучной и утомительной она ни казалась, вы можете совершить чудо. Попробуем еще раз? Возможно, красный клубок вам понравится больше?
Из корзинки появился красный клубок и застыл неподвижно в ее пальцах.
– Возьмите, ваша светлость… пожалуйста.
Герцог выбил его из рук Марии, как и первый, а за-тем с силой ударил кулаком по столу. Спицы разлетелись в разные стороны, посуда, зазвенев, подпрыгнула.
Когда девушка вскочила, он схватил ее за платье. Крючки облегающего корсета с треском расстегнулись, обнажив матовую кожу и белоснежное белье, прикрывающее окружность ее груди.
Она вскрикнула и отскочила.
– О! Если бы я не была христианкой, сэр, то…нет, я отказываюсь даже думать об этом. Здесь требуется понимание и прощение. Терпение есть наивысшая добродетель, и…
Она задохнулась, на несколько секунд замерла, пытаясь прийти в себя, а затем с максимально возможным «добродетельным терпением» извинилась и покинула террасу. Без сомнения, она побежит к его брату, который стоял в одном из загонов и похлопывал Наполеона по грациозно выгнутой шее. Клей вернется и прошепчет ему на ухо очередные угрозы. Пообещает рассказать бабушке, в какого осла он превратился. На всю эту ерунду он давно уже научился не обращать внимания. Какая разница? Все равно она не объявит своим наследником сумасшедшего.
Салтердон откинулся в кресле, положив на подлокотники сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Спицы, нитки и посуда были в беспорядке разбросаны по столу. Его взгляд снова и снова возвращался туда. И каждый раз в нем поднималась волна ярости, а лоб покрывался капельками пота, которые не мог высушить даже свежий утренний ветер.
Перед его глазами все время всплывала матовая кожа этой девчонки Эштон, выражение гнева и отчаяния на ее лице – чувств, не менее сильных, чем сама любовь.
Стиснув зубы, он попытался разжать ладонь. Боже, как это тяжело! Неужели она не понимает, что гораздо легче ударить? Ярость не нужно сдерживать, ею не нужно управлять. Он поднял руку, показавшуюся ему чужой и тяжелой, как молот, и протянул ее к лежавшей на боку фарфоровой чашке.
«Сосредоточься, проклятый идиот. Болван, который не может поднять эту чертову чашку. Тебя не нужно учить, как пить из этой проклятой чашки. Тебя приглашали на чай ко двору короля Георга, когда эта девчонка еще ползала на четвереньках».
Он сомкнул пальцы вокруг хрупкого сосуда – по крайней мере, попытался. Они скользнули по тонкому бело-золотистому фарфору, перевернув чашку сначала на один бок, а затем на другой, не в силах ухватиться за витую золотистую ручку, которая блестела на солнце и как будто дразнила его.
