Пытаясь высвободить пальцы из его ладони, Элизабет прокричала:
– Отпустите мою руку!
Старк не повиновался. Он стоял у решетки, ухмыляясь, и испытывал явное удовольствие от ее бессильного гнева.
– Убери свои лапы! – неожиданно рявкнул бородач.
– А ты, янки, помолчал бы лучше! – огрызнулся Старк.
Не успел он это проговорить, как у лица Элизабет промелькнул серый рукав кителя. Просунув руку сквозь прутья решетки, бородач схватил Старка за толстую шею и грозно прорычал:
– Ты слышал, леди просит тебя отпустить ее?!
От боли на глазах Старка выступили слезы, и, хрипя что-то невнятное, он разжал толстые пальцы. Тотчас же рука янки перестала сжимать горло охранника и легла рядом с ладонью Элизабет. Держась за горло, Старк отскочил в сторону. Янки продолжал стоять на прежнем месте, и Элизабет невольно очутилась в пространстве, ограниченном его сильным телом, длинными руками и стальной решеткой.
Спиной она чувствовала, как вздымалась и опускалась грудь незнакомца.
– А теперь, Старк, подойди к леди и извинись за то, что был с ней груб, – приказал янки.
Потирая покрасневшее горло, охранник угрюмо взглянул на бородача и отступил назад, чтобы быть в полной безопасности. Его лицо вновь расплылось в наглой ухмылке.
– Еще чего! Тоже мне леди нашлась! Вы с ней два сапога пара – грязный шпион-янки и наглая сучка! Желаю вам сладких снов! – Старк повернулся к ним спиной и двинулся вдоль темного коридора.
Элизабет растерянно смотрела ему вслед – она осталась наедине с янки! Высвободившись из «объятий» незнакомца, девушка потребовала, чтобы он отошел подальше. Когда руки янки послушно разжались и он отступил на шаг назад, из груди Элизабет вырвался вздох облегчения, она повернулась к нему и отчеканила:
– Не приближайтесь ко мне! Ни на шаг! Вы слышите?
– Ладно, как скажете, – кивнул он. – Хороша благодарность за то, что я защитил вашу честь.
Она сдвинула брови:
– Не вздумайте сделать и шага вперед!
– Как вам угодно. Но позвольте по крайней мере представиться. Меня зовут…
– Меня не интересует ваше имя! – перебила его Элизабет. – Я и без того знаю, кто вы такой! Вы – грязный шпион-янки!
Он мягко улыбнулся:
– Звучит совсем как обвинительный приговор. Вы во многом правы. Я и в самом деле янки. И в обвинении правильно сказано, что я шпион. Но вынужден возразить против определения «грязный». Я всегда отличался чистоплотностью. Представьте себе, я привык мыть руки перед едой и…
«Боже милостивый!» – подумала Элизабет, вспомнив о пропахшем табаком полотенце, которым янки наверняка пользовался до нее.
– … А до войны я всегда… – продолжал он.
– Мне абсолютно неинтересна история вашей жизни, мистер шпион!
– А жаль. Может, тогда вы расскажете о себе? Хотелось бы знать, за что вас бросили в одну камеру с врагом?
Элизабет сложила руки на груди и презрительно процедила:
– Я не намерена ничего рассказывать шпиону.
– Что ж, никто не вправе упрекнуть вас за это. – Он запустил пальцы во внутренний карман своего кителя, вытащил новую сигару, чиркнул спичкой о ноготь большого пальца и принялся ее раскуривать. – Знаете, что я вам скажу? Возможно, это вас утешит. Вам недолго осталось находиться в компании презренного янки. – Он вынул сигару изо рта, выпустил безупречно круглое колечко дыма и бесстрастно произнес: – Завтра на рассвете меня расстреляют.
– И меня тоже! – вырвалось у Элизабет.
Глаза незнакомца округлились от удивления, он сжал сигару зубами и пробормотал:
– Всемогущий Боже! Неужто они расстреляют беззащитную девушку?! Черт бы их побрал!
– Прекратите чертыхаться, мистер шпион! Как бы там ни было, но я получила хорошее воспитание. Возможно, у вас на Севере ругаться в присутствии леди вполне допустимо, но здесь, на Юге, ни один джентльмен себе этого не позволит.
К немалому изумлению Элизабет, янки рассмеялся низким раскатистым смехом.
– Если я правильно понял, леди, здесь, на старом добром Юге, расстрелять юную даму считается позволительным, а вот ругнуться, когда ждешь расстрела, – недостойно джентльмена. – И он усмехнулся, не сводя настороженно-вопросительного взгляда с зардевшегося лица девушки.
В обманчивом лунном свете она была обворожительно-прекрасна, он любовался ею, вполне допуская, что все ее очарование может бесследно исчезнуть под беспощадными лучами яркого солнца. Ему не удавалось определить, какого цвета были ее огромные, смотревшие на него с нескрываемой ненавистью глаза – голубого или зеленого, – но они казались ему прекрасными. Он не мог с уверенностью сказать, каштановыми или рыжими были эти длинные, рассыпавшиеся по ее спине волосы, как не мог знать и того, действительно ли ее матовая бледная кожа столь гладкая и нежная, какой казалась в темноте.
– Вы слышите меня? – Внезапно раздавшийся мелодичный голос вернул янки к действительности.
– Нет. Я не слушал вас. – Он подошел к ней. – Что вы сказали?
Он был высок, на вид не менее шести футов двух дюймов, широкоплеч, но худощав. Обтягивающий плечи китель был велик ему в талии. На обнаженной груди янки курчавились жесткие черные волосы.
– Я не позволю вам издеваться над нашими обычаями и верованиями! Вы и понятия не имеете, за что меня собираются казнить!
– Ну так просветите меня на этот счет! Что же вы такого натворили? Вы вовсе не кажетесь мне опасной преступницей.
– Вы не священник, чтобы я исповедовалась вам в своих грехах. К тому же у меня нет желания распространяться на эту тему.
– Прекрасно! Но пожалуйста, – сказал он, окидывая взглядом ее стройную фигуру, – скажите мне только одно…
– Я ничего вам не скажу, мистер шпион! И не трудитесь задавать мне вопросы!
– Какого цвета ваше платье, мисс?
– Платье? Да какая вам разница!
– Голубое, я полагаю.
– Ну а если так, то что?
– И оно подходит по цвету к вашим глазам?
– Откуда вы знаете?
– Я не знал. Вы сами только что сказали об этом. – Он улыбнулся, и его белые зубы блеснули на фоне черных как смоль бороды и усов. – Мне нравятся голубые глаза.
– Меня не интересует, что вам нравится, шпион, – сказала Элизабет в темноту, туда, где светился огонек его сигары. – Будьте любезны вернуться на свою половину камеры. Пусть я вынуждена провести последние часы своей жизни в одной камере с вами, но никто не заставит меня любезничать с врагом.
– Что ж, считайте, что мятеж подавлен, – согласно кивнул он и ушел в дальний угол камеры. – Однако ваше мужество может тронуть даже самое черствое сердце.
Элизабет промолчала. Она понимала, что янки насмехается над ней, и ей хотелось одного – чтобы этот чертов бородач оставил ее в покое. Она не желала снисходить до пререканий со шпионом. К тому же жестокость, с которой янки усмирил охранника, вселила в сердце Элизабет тревогу. При желании ему ничего бы не стоило одним движением руки расправиться и с ней.
