— Сеньорита Исабель… — начала было Эдуарда, но Иса ее перебила:
— Мария Исабель Линьярес де Сильва!
— Сеньорита Мария Исабель Линьярес де Сильва, — несмотря на отповедь, тон несгибаемой Эдуарды не утратил чопорности, — вам не следует подобным образом разговаривать с сеньором Жуаном. В будущем он станет главой семьи, графом де Сильва.
Жуан перестал сопеть и, победоносно посмотрев на сестру, показал ей язык.
— Я буду вынуждена сообщить сеньору де Сильва о вашем неподобающем поведении, — закончила Эдуарда.
— Да? — Иса высокомерно посмотрела на наставницу. — Тогда не забудь сказать, что по вечерам бегаешь в портовые кабаки. Посмотрим, позволит ли граф де Сильва воспитывать его дочь столь легкомысленной особе.
От негодования Эдуарда пошла красными пятнами.
— Как вы можете говорить такое? — она даже задохнулась от возмущения. — Да чтобы я подошла к порту.
— А кому поверит отец? Прислуге с запятнанной репутацией или собственной дочери?
Эдуарда замолкла и принялась еще сильнее обмахивать Жуана, а Иса, прислонившись к трясущейся стенке, удовлетворенно за ними наблюдала.
Они едва успели к началу мессы.
В храм Иса входила, как в свои владения. Ведь именно отец, едва ступив на новую землю, приказал его построить в память о супруге.
— Кажется, наше небольшое общество пополнилось, — пробормотала она, шествуя между длинными деревянными скамьями.
Если не считать самых первых от алтаря, все они были заняты членами почтенных семейств. Новоприбывшие угадывались без труда — придерживаясь принятых на родине порядков, они парились в глухих туалетах из тяжелого темного бархата. И под сводами храма уже плыл крепкий запах пота, смешиваясь с маслянистотью ладана и горячим духом тающего воска.
На их фоне Иса в летящих шелках напоминала легкую бабочку, но чувствовала себя неповоротливой, словно слон. Обмахиваясь надушенным платком, чтобы перебить неприятные запахи, она чинно заняла место на передней скамье и скромно опустила ресницы.
— Проспишь мессу, и после смерти черти заберут тебя прямо в ад. Там тебя бросят на раскаленную сковородку и будут держать на ней, пока на коже не появятся волдыри, потом они полопаются, а на их месте появятся новые. Твои глаза вытекут от жара, а мясо начнет отставать от костей.
Жуан испуганно вздрогнул и, осоловело моргая, выпрямился на скамье. Эдуарда же, полностью погрузившись в молитву, ничего не слышала.
Одергивая брата, благочестивая графиня забыла место, на котором остановилась, и решила занять себя более интересными размышлениями, а именно — какую сделать прическу и какие надеть украшения на предстоящее торжество. И к тому времени, когда священник замолчал, она уже окончательно определилась.
— Падре, — под шуршание платьев Иса подошла к священнику, — я грешна и хочу исповедаться.
— Конечно, дочь моя, пойдем, — падре окинул взглядом прихожанку. Скромно склоненная голова, покрытая всего лишь полоской кружев, скрывающей волосы и глаза, тем самым уберегая от искушения молящихся мужского пола. О такой «грешнице», как Исабель де Сильва, мечтал бы любой пастырь. — Слушаю, дочь моя, — войдя в исповедальню, промолвил священник.
— Когда я возносила Всевышнему благодарность за данную нам пищу, служанка уронила поднос, и я прервала молитву. Из-за этого я разозлилась и допустила мысли, недостойные доброй католички.
— Какие же? — сквозь узорную деревянную решетку, священник видел, как кающаяся в волнении прикусила нижнюю губу. «Какое же это дитя чистое и невинное», — подумал он. — «Если бы все прегрешения, что слышали мои уши и эти стены, были такими же наивными».
— Я подумала, что более глупой и неуклюжей служанки свет не видел, — сквозь ресницы, кружево мантильи и решетки, Иса смотрела на священника и еле сдерживала смех — дурачить этого простофилю было отдельным развлечением.
— Что-то еще, — мягко и понимающе спросил священнослужитель — слуги в этой стране были действительно тупы и ленивы.
— Да, — прошелестели юная грешница, — я была так занята помощью отцу, что навестила больницу всего один раз. Святой отец, я попаду в ад? — она едва не рыдала.
— Нет конечно, дочь моя, — тон священника был отческим и благожелательным. — Прочитай вечернюю молитву три раза и постарайся больше не грешить.
Приложив к сухим глазам кончик мантильи, Иса покинула исповедальню и в сопровождении брата и няни вышла на улицу.
— А теперь, в порт! — встав на подножку, крикнула Иса кучеру и плюхнулась на скамью.
— Вода! Вода! — громко кричал подросток с выпирающими ребрами и обмотанным вокруг бедер дхоти, держа на плече огромный глиняный кувшин.
— Я не хочу в порт, я пить хочу, — захныкал Жуан. — Дуда, вели ему подать нам воды.
Эдуарда брезгливо взглянула на водоноса и опустила штору.
— Сеньор Жуан, нельзя вам пить эту воду. Наверняка, она грязная, и вы расхвораетесь, — она принялась еще более усердно обмахивать его платком и повернулась к госпоже. — Сеньорита, негоже юной графине показываться в порту. Моряки — народ грубый, могут вас обидеть. И потом, что если вас кто-то узнает? Ваш отец рассердится.
Иса откинула с лица мантилью и уставилась на няньку.
— Я еду туда не ради развлечения. Сегодня должны прийти корабли отца. Хочу посмотреть, как разгружают товары, в каком состоянии их привезли. Должен же хоть кто-то помогать отцу, раз с сыном ему не повезло, — она покосилась на брата, и губы дрогнули в презрительной усмешке.
Удушливые духи Дуды забили Жуану нос, и он в раздражении ударил бывшую кормилицу по руке.
— Не хочу в порт! Хочу домой! Кучер, возвращаемся домой! — взвизгнул он. — Тебе приказывает граф де Сильва!
В душной полутьме кареты Иса сверкнула глазами на брата.
– Ваша светлость граф де Сильва, — разъяренно просвистела она. — Если вы не перестанете терзать жалобами мои уши, то я напущу в вашу комнату пауков. Они оплетут вас паутиной и высосут всю воду, что течет в ваших жилах.
Жуан икнул и, испуганно моргая, забился в угол кареты. Он даже не осмелился смахнуть повисшую на ресницах слезинку. Он уже находил в своей комнате ящерицу, после того, как разбил любимую куклу сестры. А Дуда неодобрительно покачала головой, но, помня угрозы госпожи, сделала вид, что ничего не произошло.
О приближении к порту известил сначала теребящий занавески влажный, соленый, пахнущий рыбой ветер, а потом и нарастающий гул. Колеса гулко застучали по каменной площади и, дернувшись, карета остановилась.
Откинув тяжелый бархат, Иса выскочила на улицу и подставила ветру лицо. Свежий бриз колыхал юбки, высушивал капельки пота на шее и, пронизывая шелк, холодил кожу.
— Сеньорита, подождите! — торопясь за шустрой госпожой, Дуда неуклюже выбиралась из кареты и тащила следом упирающегося молодого графа. — Опустите мантилью, Исабель. Взгляните, на вас уже смотрят какие-то невежды! — воскликнула Дуда, когда оправив юбки, подняла взгляд на Ису.
Девушка опустила кружево на лицо, но продолжала смотреть во все глаза. Царящие здесь шум и суета создавали неповторимую будоражащую атмосферу, так разительно отличающуюся от покоя отцовского сада или скуки бальных залов. Кряхтели и перекрикивались грузчики, громко смеялись и отпускали скабрезные шуточки моряки, взвизгивали портовые девки, когда их хватали за вызывающе яркие и откровенные корсажи. Мужчины, в большинстве своем, по пояс голые, блестя на солнце бронзовой, покрытой потом кожей и вздувая бугры мышц, носили тяжелые тюки, разгружая или нагружая корабли.
— Пойдемте на склад отца! — велела Иса и бесстрашно шагнула в самую гущу народа. Дуда, не выпуская руку Жуана, последовала за ней.
Но, сделав несколько уверенных шагов, графиня застыла, как вкопанная — наперерез шел молодой человек и вел на поводу коня. Дух у девушки захватило от обоих — и человека, и животного. Шелковистая каштановая грива коня полоскалась на ветру, длинный хвост едва не касался камней площади, под лоснящейся, темно-каштановой шкурой перекатывались хорошо различимые мышцы, а маленькие копыта изящных ног громко цокали. У того же, кто вел на поводу этого красавца, на сильных руках были металлические браслеты раба, короткая безрукавка не скрывала сильных плеч и мускулистой груди, а широкий пояс, удерживающий короткие штаны, обвивал стройную талию и позволял увидеть плоский, твердый живот.
