свой она начала с самых низов. И, раз уж добилась нынешнего положения, значит, у нее есть талант.
- Ты уверен, что Эдуард может увлечься этой особой?
- Непременно. Уж на несколько месяцев она сумеет его увлечь, и он откажется от того, что ты так не любишь - театров, ресторанов и кутежей.
Барон умолк. Графиня тоже молчала, задумчиво наблюдая, как ветер колышет легкие занавески на распахнутом окне. Барон, ее кузен - при всей ее любви и уважении к нему - обладает частицей того буржуазного практицизма, снисходительности и простоты, которые помогают без брезгливости общаться с людьми вульгарными и грубыми. Графиня де Монтрей почему-то предвидела, что предлагаемая бароном женщина окажется вульгарной. Эдуард не таков. Она разбудит в нем самые дурные чувства, вызовет отвращение.
Поднимая глаза на барона, графиня произнесла:
- Это скверный выход, Жозеф.
- Это самый обычный выход, дорогая. Прости, но ты плохо знаешь мужчин.
- Я вовсе не хотела, чтобы…
Стук кабриолета раздался за окном. Не договорив, Антуанетта поспешно поднялась. Радость отразилась на ее лице:
- Это он! Можно сказать, почти вовремя!
Барон де Фронсак иронически покачал головой.
Через минуту в гостиную быстрым шагом вошел молодой граф де Монтрей, выгибая в руках чудесный хлыст с серебристой отделкой.
- Здравствуйте, любезный дядюшка. Ах, мама, до чего же я рад вас видеть.
Он совершенно не помнил своего обещания вернуться к обеду, и мать понимала это. Он поцеловал руку графини.
- Где вы были нынче, Эдуард?
- На террасе Фейянов, мама, в Тюильри.
На его светлых панталонах со штрипками были брызги грязи. Эдуард великолепно одевался: мало сказать, что его одежда была чудесно сшита из восхитительных тканей, но и все те мелочи, что дополняют туалет, были у него бесконечно элегантны, - запонки на манишке, сверкающей белизной, дивные перчатки, кружева на манжетах, плоские золотые часы, и между тем, привыкший к этому с детства, он вел себя небрежно, словно ему все равно было, что на нем надето.
Барон, покачивая головой, с ласковой усмешкой произнес:
- Безусловно, Антуанетта, дорогая, что бы мы ни говорили, Эдуард - это самое достойное ваше произведение. Какое сходство!
- Вот как? - отозвался Эдуард. - Стало быть, разговор был обо мне?
Действительно, было что-то неуловимое, что позволяло сразу же судить о родстве Антуанетты и Эдуарда - тонкость линий, благородство осанки, выражение лица. У Эдуарда были светлые волосы, как у матери, но синие глаза он унаследовал от отца. Молодой граф был высок и хорошо сложен, в свете его все считали красавцем, настоящим денди. Возможно, было в его внешности что-то женственное, томное и изнеженное, но его пристальный взгляд, твердый и хищный, как взгляд тигра, заставлял забыть об этом.
- Я всегда говорю только о вас, дитя мое.
- Простите, мама, я совсем забыл, что обещал быть на вашем вечере, - произнес он, вспоминая, что опоздал.
- Чем вам может быть интересен Тюильри? Что там за новости?
- Новости? Да все то же. Герцог де Морни ставит свой новый водевиль. Некий русский князь, кажется, Демидов, прибыл из Флоренции, заказал картину некому художнику… Альфред де Виньи в очередной раз поссорился с Мари Дорваль. Вот и все сплетни. Что еще может быть? Как всегда, одна скука.
- Вы не бываете здесь, когда я приглашаю гостей, а, может быть, здесь вам было бы интереснее. Я пригласила дивного музыканта, он…
- Я не люблю и не понимаю музыки, мама.
- Вот как? С каких это пор?
Эдуард не ответил, опускаясь в кресло. В двадцать восемь лет его лицо имело то холодное и равнодушное выражение, какое бывает у человека, которому ничто в жизни не интересно, ничто не волнует и не задевает. Графиня поднялась:
- Вы будете ужинать, Эдуард?
- Нет, мама, я обедал у Вери. Мне хочется только кофе.
Графиня удалилась, чтобы отдать распоряжения. Эдуард вернулся ночевать домой, но это утешило ее лишь на миг. Как всегда, она чувствовала, что ему не о чем говорить, что он скучает. Вот уже почти пять лет, как он замкнулся в себе, и она не находит с сыном общего языка. Подсознательно она чувствовала, что он одинок. В его жизни был жестокий, разрушительный роман с женщиной, имя которой предпочитали не упоминать, с тех пор он и изменился. Он стал закрыт для всех, даже для матери, под любезностью угадывалась сухость. Он ни в кого не влюблялся, ничем не увлекался, ни к кому не питал глубоких чувств. И никого не допускал внутрь, не открывал своих мыслей, словно хотел оградить себя от возможных разочарований.
Когда она вернулась, барон де Фронсак, похоже, уже сказал Эдуарду все, что хотел. Увидев графиню, они умолкли. С нежностью целуя ее руку, Жозеф произнес:
- Надеюсь, дорогая, вы простите меня.
- За что?
- Завтра вечером я намерен похитить Эдуарда. Это будет чисто деловой визит, чисто деловой. Речь идет об испанских акциях.
Уловив лукавство в глазах кузена, Антуанетта поняла, о чем идет речь и, невольно улыбнувшись, произнесла:
- Если Эдуард пообещает мне в понедельник быть у д’Альбонов…
Эдуард устало сказал, откидываясь в кресло:
- Разумеется, мама. Ради вас я пойду даже к ним, хотя, честно говоря, мадам д’Альбон мне кажется египетской мумией, а ее муж - так вообще чудовищем…
- Эдуард! - покачала головой графиня.
- Ну, хорошо, хорошо. Обещаю, я вынесу и эту пытку. А теперь - где же все-таки обещанный кофе?
Если графиня де Монтрей собирала гостей по четвергам, то в одном из домов на улице Риволи приемы бывали почти каждый день. Два первых этажа и сад за домом принадлежали Гортензии Эрио, которую так же называли графиней д’Эрио - одни с улыбкой, другие серьезно.
Квартиру эту вместе с обстановкой она снимала уже пятый год. На первом этаже были столовая, зимний сад и зал для гостей, на втором жила сама хозяйка с дочерью. Это было уютное, изящно обставленное жилище. Мебель была не слишком роскошная, но старинная и со вкусом подобранная - вся в стиле рококо и вся работы Буля, стены - затянуты ситцевыми и перкалевыми миньонеттами, лишь в гостиной их сменяли узорные гро-де-туры. У входа приезжающих встречал швейцар, в конце лестницы об их прибытии докладывал лакей, причем оба были в золотистых ливреях, по цвету которых трудно было определить, к какому же все-таки знатному роду принадлежит графиня д’Эрио.
