— Я прекрасно осознаю, насколько мне повезло. И с удовольствием пожинаю плоды, ибо не вижу причины отказывать себе в этом.
— Пожинаешь плоды? Стало быть, благовоспитанная благородная леди для тебя всего лишь спелый фрукт?
Уоллингфорд уставился на гладкий рукав своего кашемирового халата в поисках невидимой соринки, которую мог бы смахнуть, дабы выказать свое безразличие. Только Шелмерстоун был слишком хорошим камердинером, чтобы позволить какому-либо несовершенству нарушить безукоризненность герцогского рукава, поэтому Уоллингфорду пришлось смахнуть на идеально чистый пол несуществующую пылинку.
— Насколько я помню, — произнес он, — вышеозначенная леди наслаждалась моим обществом.
— В самом деле? — Голос герцога обдавал холодом. — Не сомневаюсь, что ты действительно в это веришь. В любом случае я решил, что твои шалости зашли слишком далеко. Ты — герцог, тебе двадцать девять лет. И я с сожалением должен настаивать на том, чтобы ты отклонил любезное предложение Берка и всерьез задумался о женитьбе.
Уоллингфорд поднял глаза на деда, сочтя, что ослышался.
— О женитьбе? — спросил он таким тоном, словно его собирались кастрировать. — Вы сказали — о женитьбе?
— Именно.
— Вы с ума сошли?
Герцог развел руками:
— Надеюсь, ты понимаешь необходимость подобного шага.
— Вовсе нет. В конце концов, не стоит забывать о Пенхэллоу. Он сможет занять мое место, если судьба вдруг отвернется от меня и я подавлюсь куриной костью во время ужина.
— Твоего брата не интересует титул.
Уоллингфорд понял, что его терпению приходит конец, и резко встал с кресла.
— Стало быть, это и есть причина, по которой вы решили меня навестить? Мне предписывается стать племенным жеребцом, так я понимаю? Значит ли это, что вся моя ценность для вас заключается лишь в моей способности произвести на свет очередного герцога?
— Мой дорогой мальчик, — сказал Олимпия, — разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?
Уоллингфорд повернулся к столу и налил себе кофе. Без сливок и без сахара. Пусть напиток будет таким же черным, как его настроение. Ну надо же… женитьба!
— У меня много разных талантов, дедушка. И вы поняли бы это, если бы потрудились их рассмотреть.
Однако герцог лишь отмахнулся:
— Не будь ребенком, Уоллингфорд. Тебе даже не придется изнурять себя поисками подходящей жены. Я проявил о тебе глубочайшую заботу, подыскав идеальную невесту.
Чашка с кофе выскользнула из рук Уоллингфорда и с глухим стуком упала на ковер. Шок от услышанного был настолько велик, что он даже не попытался его скрыть.
— Вы нашли для меня невесту? — ошеломленно спросил Уоллингфорд, сжав блюдце, точно спасательный круг.
— Нашел. Очаровательную девушку. Ты будешь ее обожать, уверяю тебя.
— Прошу прощения, но мне кажется, будто я заснул и проснулся в позапрошлом веке.
Олимпия похлопал себя по нагрудному карману и достал оттуда дневник в тонкой кожаной обложке.
— Нет, — сказал он, полистав страницы. — Нет, на дворе все еще 1890 год. И слава Богу, потому что у меня на сегодня назначено множество встреч, которые ужасно не хотелось бы пропустить. Так что если ты не против, Уоллингфорд, я приглашу девушку и ее семью посетить нас с визитом в конце марта, когда они вернутся в город. Думаю, лучше всего будет дать частный обед, чтобы вы смогли получше узнать друг друга. — Герцог перевернул еще две страницы дневника. — Свадьба в середине лета — что может быть лучше? Ты со мной согласен? Розы в цвету и все такое прочее…
— Вы с ума сошли?
— Напротив, нахожусь в здравом уме. И вообще мне пора. Шелмерстоун меня проводит. Не сомневаюсь, что он уже стоит наготове возле двери. И еще…
— Да? — Уоллингфорд был слишком ошеломлен, чтобы сказать больше.
— Постарайся не впутаться до тех пор ни в какую скандальную историю, хорошо? Королеве такие вещи очень не по душе. Ах да! Чуть не забыл про орхидеи.
— Орхидеи?
— Да. Про букет орхидей для мадам де ла Фонтен. Кажется, это ее любимые цветы.
Перед глазами Уоллингфорда вновь мелькнули твидовое пальто и седые волосы, и теперь он таращился на дверь спальни, словно это были врата в ад.
Что за бес вселился в старика? Раньше он крайне редко использовал в речи слово «свадьба», а сегодня говорил о невесте, розах и прочей ерунде!
Уоллингфорд посмотрел на свою руку с зажатым в ней бело-голубым фарфоровым блюдцем и заметил, что она дрожит.
Дверь спальни бесшумно распахнулась на тщательно смазанных петлях.
— Ваш бритвенный прибор готов, сэр, — церемонно произнес Шелмерстоун, и его взгляд тут же упал на коричневую лужу пролитого кофе, постепенно впитывающуюся в бесценный ковер. Схватив со столика салфетку, камердинер упал на колени и принялся промакивать отвратительные разводы, время от времени что-то расстроенно бормоча себе под нос.
Уоллингфорд поставил блюдце на столик.
— Прошу прощения, Шелмерстоун, визит его светлости поверг меня в шок.
— Чем именно, сэр? — осведомился камердинер, с трудом подавив рвущиеся наружу рыдания.
— Он говорил о свадьбе, — ответил Уоллингфорд и, чтобы внести ясность, добавил: — О моей.
В спальне повисла гнетущая тишина.
— Сэр, — только и смог вымолвить Шелмерстоун.
— Да. Ужасно печально. Он уже выбрал невесту, день и чертовы цветы. Не удивлюсь, если он уже заказал для нее платье и собственноручно расшил его жемчугом, черт бы его побрал!
Шелмерстоун откашлялся. По его лицу разлилась мертвенная бледность, только вот что послужило тому причиной — пролитый кофе, известие о свадьбе или и то и другое, — осталось загадкой. Когда же он заговорил, голос его звучал печально, точно на похоронах:
— Ее имя, сэр?
Уоллингфорд прищурился:
— Ее имя… как же… Господи! Вы знаете, Шелмерстоун, а ведь он даже не счел нужным мне его назвать. Мне-то, конечно, все равно. Я ведь не собираюсь жениться. И непременно скажу своему деду, куда он может запихнуть эту самую невесту со всем ее приданым.
Голос Уоллингфорда звучал глухо под сводами похожей на пещеру спальни, и он знал это. Здесь царила такая тишина, что, казалось, он слышал мысли Шелмерстоуна, вновь склонившегося над испорченным ковром: «Да уж! Хотелось бы на это посмотреть. Никто не смеет возражать его светлости герцогу Олимпия, если в его голове засела какая-то мысль».
— Пожалуй, принесу средство от пятен, — еле слышно произнес Шелмерстоун и поднялся с колен.
Уоллингфорд упал в кресло и обвел спальню пустым невидящим взглядом. Такая знакомая комната — величественная, но обжитая и уютная — была лишена ненужных украшений. Любимые книги сложены стопкой на прикроватном столике. Выдержанный шотландский виски тоже под рукой. Даже малейшая мысль о женщине в этом убежище заставляла Уоллингфорда дрожать от негодования.
