Нет! Такое невозможно! Неужели его коварство простерлось настолько далеко?
Ответ пришел мгновенно: именно так. Впрочем, он был способен и на большее.
Слегка покачиваясь, Гвиневра сделала два шага и резко остановилась перед королем Стефаном.
Он направлялся прямо к ней, и толпа перед ним расступалась, похожая на реку из парчи и шелка. Он шествовал мимо влиятельных вельмож, приветствуя их едва заметными улыбками, и богатых горожан, которым любезно кивал, но все его пристальное внимание было обращено на нее. Колени Гвин дрожали, а голова кружилась.
Подойдя к ней, Стефан Блуасский одарил едва заметной улыбкой Марка, оказавшегося за ее спиной. Она чувствовала исходивший от него холод, будто там струилась ледяная река, и холод этот, как лезвие, резал ее одежду и леденил кровь.
Зачем она так на него уставилась? Гвиневра опомнилась и низко присела в реверансе.
— Леди Гвиневра! — Он поднес ее руку к губам.
— Ваше величество, — почтительно выдохнула она.
Отец твердил ей о нем шестнадцать лет, рассказывал, как он добыл корону, когда умер старый король, как отстранил наследницу Матильду и обыграл самых лучших рыцарей и самых искусных солдат Англии, как удерживал власть почти два десятка лет, несмотря на мятежных лордов и алчных горожан. Теперь же он стоял не далее чем в пяти дюймах от нее и губы его были прижаты к ее руке.
— Ваш дар благосклонно принят, — сказал король, похлопывая по горсти сухих розовых лепестков, пришпиленных к жилету. Гвин прислала ему из Эверута розу редкого сорта, цветущую дважды в сезон, вместе с благодарственным письмом за выплату по оказанию помощи по смерти отца.
Она подняла глаза.
— Это было послано с наилучшими намерениями, ваше величество, — пробормотала она, запинаясь.
— Подарок сопровождался письмом.
— Да, милорд, — пробормотала Гвин, еще ниже склоняя голову.
— И это свидетельство нерушимой верности наследницы де л’Ами короне.
Она опустила голову еще ниже:
— Это скорее знак преданности и верности от вашей северной провинции, ваше величество.
— И к тому же очень красивый знак, леди. Я буду помнить об этом долго, — Легчайшим прикосновением руки он заставил ее подняться на ноги. — Верность вашего отца была незыблемой, и мне будет его недоставать. Он был моим другом.
— О чем свидетельствует его имя, — пробормотала Гвиневра.
— Де л’Ами, — сказал король, задумчиво улыбаясь. — Друг. И он был именно другом.
— Мой отец счел бы за честь услышать то, что вы говорите о нем. Его уход — источник острой боли для меня, но надежда следовать вашей воле смягчает горечь утраты, ваше величество. Я всегда к вашим услугам.
Темные глаза короля внимательно смотрели на ее склоненную голову:
— Я буду это помнить.
— Благодарю, милорд, — пробормотала Гвиневра.
Когда она подняла голову, в лице ее не было ни кровинки. Не было надежды испросить аудиенцию, потому что король уже скрылся в толпе.
Она попыталась было последовать за ним, но дорогу ей преградил Обри де Вер, один из ближайших советников короля, граф Оксфорд. Он был еще одним живым примером человека, постоянно переходившего из одного лагеря в другой. Их отцы вместе участвовали в крестовом походе, и у Гвин появилась крохотная искорка надежды, разгоревшаяся ярче, когда он нежно взял ее руки в свои и сжал их.
— Миледи, примите мои искренние соболезнования. Мне грустно было услышать о вашем отце…
— Милорд Оксфорд, — перебила она, сжимая кончики его пальцев. — Мне нужна королевская аудиенция. Сейчас нужна. Можете вы это устроить?
Он ответил ей пожатием:
— Конечно, миледи. Ранним утром. Сейчас я узнаю, каковы планы короля.
— Нет, мне нужно встретиться с ним наедине немедленно.
Гвиневра старалась пробиться к королю и вытягивала шею из-за мощного плеча Оксфорда. Но как она ни пыталась пройти мимо него, ничего не выходило. Сдвинься он хоть на дюйм, ей бы это удалось.
— Ах, миледи, — сказал он мягким как шелк, любезным тоном, предназначенным для того, чтобы она расслабилась. Но от этого тона на затылке у нее поднялись волосы. — Но король сейчас не сможет вас принять. Нынче вечером на его время притязают очень многие.
— Это нелепо, — отозвалась она. — Он же здесь. Это займет всего лишь…
Голос ее прервался, потому что она заметила, как граф Оксфорд и Марк многозначительно переглянулись поверх ее головы и Оксфорд едва заметно кивнул Марку.
Гвиневра невидящим взором уставилась в чью-то спину, обтянутую синей тканью. Сердце ее билось бешено, и стук его отдавался у нее в ушах ударами грома. Граф Оксфорд опустил глаза и поклонился самым галантным образом, а его улыбка придворного оказалась на привычном месте.
— Можете мне поверить, миледи, это первое, что король сделает утром. Не желаете ли остаться ночевать здесь, в королевской резиденции, чтобы вам не надо было приезжать сюда утром? Нет? Не смущайтесь и не пугайтесь, миледи. Это предложение вас ни к чему не обязывает. Я всего лишь задал вопрос. В таком случае простимся до утра.
И он двинулся сквозь толпу, как корабль, разрезающий носом воду. Голова Гвин кружилась. Ее сотрясала дрожь, окутывала липкая паутина ужаса. Было невозможно допустить, чтобы такое случилось. Возле ее уха послышалось бормотание Марка:
— Я знаю, Гвин, король считает, что ваша преданность ему сделает и меня верным его делу. Кто знает? Возможно, так и будет. При такой красоте вернуться домой и…
Он приподнял двумя пальцами прядь ее волос:
— Возможно, вы найдете в моем сердце каплю преданности.
Гвиневра наступила каблуком ему на ногу и побежала.
В поисках зеленоглазой красавицы он рыскал по залу, оглядывая толпу, и совал нос в каждую трещину, в каждый угол, но, не найдя ее нигде, вынужден был признать, что она покинула резиденцию короля.
Неужели она думает, что так легко избавится от него? Уж если на карте судьба ее графства и две тысячи марок дохода, то этому не бывать. Нет, даже будь она троллем со сросшимися бровями, ради такого куша можно было потерпеть неприязнь графини Эверут.
Когда две недели назад Жонесс де л’Ами скончался — а это событие было известно Марку, потому что он при нем присутствовал, — он тотчас же ринулся в бой, решив, что этот птенчик с волосами цвета воронова крыла, обитающий в «Гнезде», приобрел для него особую привлекательность.
И потому он выжидал, стоя рядом с ней, когда гроб с телом ее отца помещали в склеп, и выражал соболезнование в такой форме, что она хмурилась, давал советы, от которых она с легким презрением шарахалась, улыбался, пока челюсти его не начинали болеть, и выжидал.
