Дикие, невнятные стоны, доносившиеся откуда-то сверху, перешли в громкие вопли страха и отчаяния. Сведенные судорогой пальцы жадно хватались за оконные решетки, окровавленные кулаки врезались в оконные стекла. Кто-то бешено заколотил в запертую изнутри дверь, через мгновенье она распахнулась, и наружу выскочил, едва держась на ногах, крупный мужчина. Словно защищаясь от ударов, он обхватил руками лысую голову и ринулся в глубь двора. Лишь отбежав на порядочное расстояние, он остановился и в священном ужасе посмотрел на горящий дом — так дети наблюдают за каким-нибудь захватывающим представлением.
Через заднюю дверь выскочил привратник, оставив других служителей возиться с непокорными ключами и тугими замками.
Из-за запертых дверей доносились ужасные крики и страстные мольбы, заглушавшие даже рев разгоравшегося пламени. Один дюжий слуга пытался спасти тех, кто оказался поблизости, другой, куда меньших габаритов, предпринимал поистине героические усилия, ибо знал, что выручить обитателей этого сумасшедшего дома некому.
Вскоре из горящего здания хлынул живой поток растерянных, ничего не понимающих существ. Одеты они были весьма причудливо. Одни, перед тем как выскочить из пекла, успели натянуть рубаху или халат; другие были завернуты в одеяла. В поисках защиты они жались друг к другу, словно испуганные дети, не способные понять, что происходит вокруг.
Время от времени бесстрашный привратник взывал к небу о милости к слабым и беспомощным, продолжая выводить людей. Но тут загорелись дрова в поленницах, преградив ему путь к дому. Едва держась на ногах, он в последний раз уходил от горящей обители, ведя с собой совсем дряхлого старика. Отступив в глубь двора, он упал на колени, и стал жадно вдыхать воздух. Абсолютно изнемогший, он не заметил, как сквозь скрипнувшие ворота внутрь дома скользнули неясные тени. А обитатели дома бежали к кустарнику, и смутные пятна их причудливых одеяний вскоре растворились в темноте.
В ночное небо взлетел и погас сноп искр, оставив после себя серое облако пепла. Рев огня заглушал все иные звуки, так что никто не расслышал цокота копыт. Лошадь вернулась к тому же месту, откуда недавно ускакала. Ее остановил всадник, одетый в черное. В свете пожара под глубоко надвинутым на лицо капюшоном видны были глаза, внимательно оглядывающие людские стайки, скопившиеся во дворе. На мгновенье взгляд застыл; затем, словно кто-то окликнул его, всадник резко обернулся и поглядел на вершину холма. Изящным движением он натянул уздечку, заставив лошадь повернуть голову в сторону, и в следующий момент она уже вытянулась в стремительном беге, направляясь к густому лесу. Из ноздрей лошади валил пар, но всадник не давал ей ни минуты передышки. Со стороны эта скачка по мелкому подлеску могла показаться совершенно бесшабашной, но на самом деле всадник вполне контролировал скорость. Лошадь перемахнула через упавшее дерево, преградившее им путь, и вновь коснулась копытами земли, подняв тучу мокрых листьев и разбрасывая комья грязи.
Порывистый ветер отбросил шерстяной капюшон, обнажив длинные вьющиеся волосы, развевавшиеся словно гордое знамя. Колючки хищно впились в волосы и облепили капюшон. Не обращая внимания на эти мелочи, девушка продолжала свой путь, внимательно оглядывая окрестности. Время от времени она особенно пристально всматривалась назад, словно боялась, что появится какой-нибудь страшный зверь и пустится за ней вдогонку. Внезапно возникший олень, пробивающийся сквозь лесную чащу, исторг из ее груди крик испуга, она пришпорила лошадь и помчалась, не обращая внимания на бездорожье. Но вот сквозь редеющие деревья показалась широкая поляна, ярко освещенная луной. Над ней стелился густой туман. Прерывистое дыхание девушки сменилось вздохом облегчения. Впереди расстилался ровный луг, по которому лошадь могла лететь стрелой. Она яростно ударила голыми пятками в бока лошади, и та охотно откликнулась, рванувшись с места в карьер, оставляя позади низину, где особенно густо клубился туман.
Неожиданно до слуха всадницы донеслись ржание, топот копыт и пронзительный скрип колес. Передние ноги ее лошади еще не коснулись земли, а она уже поняла, что несется прямо навстречу приближающейся коляске. При мысли о внезапно выросшем на пути препятствии ее охватил леденящий ужас: она увидела блеск горящих глаз и услышала лошадиный храп. Чернокожий возница изо всех сил старался свернуть в сторону, но было слишком поздно. Где-то в самой глубине ее горла родился жуткий крик, но был сразу же заглушен тупым звуком удара: девушка лишилась сознания.
Резкий толчок разбудил Эштона Уингейта, едва не вышвырнув его наружу. Что за идиот этот возница, чуть не сорвался он, однако, когда коляска выровнялась, ему открылась истинная картина происшедшего. Из седла падающей лошади вылетела, словно из катапульты, какая-то фигура, свалилась на обочину дороги и скатилась в канаву. Карета еще не остановилась, а Эштон, мгновенно скинув пальто, был уже снаружи. С трудом удерживая равновесие на скользкой дороге, он, минуя бешено бившую копытами лошадь, рванулся к неподвижной фигуре, лежавшей наполовину в воде на дне оврага. Он нырнул в туман, зашлепал по мерзлой воде, не обращая внимания на грязь, которая сразу забилась ему в башмаки, ободрал колено обо что-то жесткое и потащил все еще не пришедшую в сознание девушку из оврага, оказавшегося руслом ручья. Намокшие волосы почти полностью скрывали ее лицо; приблизив свою щеку к ее губам, он не уловил ни малейшего дыхания. Освободил ее руку — та бессильно повисла, но тут он почувствовал, как тело ее задрожало. Пульса на изящном запястье он, правда, нащупать не смог и обеспокоенно приложил палец к ее тонкой длинной шее. Там, под застывшей от холода кожей, трепетало то, что он искал, — она была жива, по крайней мере пока.
Эштон огляделся и увидел кучера, стоявшего наверху, на краю дороги. В холодную пору он имел обыкновение нахлобучивать видавшую виды бобровую шапку, которую удерживал на голове шерстяной шарф, завязанный под подбородком. Сейчас кучер в страшном волнении теребил его концы, не замечая, что нахлобучивает шапку все глубже и глубже.
— Успокойся, Хирам. Она жива, — поспешил сказать Эштон вконец перепуганному бедняге. Лошадь жалобно заржала, почти заглушив его слова, и сильно дернулась, будто пыталась встать на ноги. Эштон указал на нее кучеру:
— Хирам, возьми старый пистолет и прикончи это несчастное существо.
— Да, сэр. Сию минуту, сэр. — Хоть поручение трудно было назвать приятным, Хирам был рад хоть чем-нибудь занять себя.
Эштон склонился над девушкой. Сознание к ней все еще не возвращалось, она неподвижно лежала на берегу ручья, там, куда он ее дотащил. От холодной воды у него почти онемели ноги, а ее насквозь промокшее пальто облепило девушку, сделав похожей на кокон. Он нащупал шелковые петли и расстегнул ей пальто. Когда он отбросил промокшую одежду в сторону, брови его в изумлении поползли вверх. Даже в тусклом свете каретных фонарей было видно, что это не юная девица, как ему сначала показалось. Тонкая ночная рубашка облепляла тело женщины, хотя и очень молодой. Это сразу направило его мысли в другое русло. Близкий выстрел разорвал тишину, заставив Эштона резко вскинуть голову. Эхо растаяло вдали вместе со сдавленным стоном лошади, которая медленно соскользнула в воду на дно оврага. Понурая фигура Хирама четко выделялась на фоне тумана в лунном свете. Эштон знал, как его слуга любит животных, но сейчас ему было не до сантиментов.
