— Ты должен забрать меня отсюда, — шепнула она ему. — Я весь день не видела Генри, и я замерзла, и если мне придется дотронуться еще до одной…
Бак остановил ее понимающим взглядом.
— Я обо всем позабочусь.
Черты его пухлого лица были мягкими, а светлые брови изогнуты таким образом, что придавали ему лукавый вид.
Мимо прошли еще несколько леди в широкополых шляпах и элегантных пальто. За ними маршировал оркестр. Пенелопа бросила взгляд туда, откуда раздавался голос старшего Скунмейкера, и решила, что его сын, Генри, должно быть, вместе с ним уже вступает на другие улицы. Представив себе темные глаза и голос этого возмутителя спокойствия, она почувствовала, что сердце забилось сильнее. Тогда Пенелопа вновь обратила взор на Бака, который уже составил план. Рост Бака превышал метр восемьдесят, и сейчас, как бывало и прежде, он прикрывал своей внушительной фигурой девушку, которой был предан. Он не был богат от рождения — хотя и претендовал на родство с известным кланом Баков, проживавших в наши дни в величественных, но постепенно ветшающих старинных особняках в Гудзонской Долине. Бак был незаменим, когда нужно было устроить вечеринку: ему часто отдавали даром прекрасные вещи. Опустив на лицо вуаль шляпы, Пенелопа последовала за ним сквозь толпу.
Как только они проложили себе путь, Бак бросил громоздкий мешок с индейками и помог Пенелопе забраться в поджидавшую двухместную карету. Пока Бак отдавал распоряжения ее кучеру, она устроилась поудобнее на черном бархатном сиденье. В карете все, на что можно было откинуться, было мягким, как пух, а все, что можно было потрогать, было сделано из золота. Пенелопа испустила вздох облегчения: мир снова стал таким, как надо. Одним ловким движением она сняла перчатки и швырнула их в открытую дверь кареты. Бак взглянул на лужу из мокрого снега, в которую они упали, затем сделал шаг и уселся рядом с Пенелопой. Когда колеса заскрипели по грубой мостовой, он нагнулся и вытащил из-под сиденья шкатулку из полированного дерева.
— Лайковые перчатки? — осведомился он. — Или ты предпочитаешь шелковые?
Пенелопа рассматривала свои тонкие белые пальчики, которые потирала друг о друга. Большинство таких девушек, как она, чьи отцы были промышленниками, или президентами банков, или возглавляли свои собственные страховые империи, меняли перчатки три-четыре раза в день, переходя с чаепития на званый обед, а оттуда — на музыкальный вечер для узкого круга. Но Пенелопа считала свои руки изумительными и поэтому предпочитала менять перчатки по десять-одиннадцать раз в день. Она никогда не надевала одну пару дважды — правда, благодаря недавно обретенной добродетели, порой их дарила.
— Лайковые. На улице не так уж тепло, и никогда не знаешь, кого повстречаешь в пути.
— Да уж, — согласился Бак, вынимая для нее пару перчаток ручной выделки. — Особенно когда я отдаю распоряжения кучеру.
— Благодарю, — Пенелопа натянула перчатки и почувствовала, что снова стала собой, — что для нее всегда было благом.
— Они восхищались тобой сегодня, — задумчиво заметил Бак.
— Если бы только это не было так невыносимо. — Пенелопа откинула свою прелестную головку на бархатную подушку. — Я хочу сказать: сколько же бедняков может уместиться в Нью-Йорке? И разве им никогда не надоедает индейка? — Она поднесла кончики пальчиков в лайке к своим чудесным высоким скулам. — У меня лицо болит от всех этих улыбок.
— Да, скучно всегда притворяться хорошей. — Бак сделал паузу. — Но ты не из тех, кто упускает из виду цель, — продолжил он осторожно.
— Да, — согласилась Пенелопа. — И я ее не упустила.
Как раз в эту минуту карета остановилась, и Бак взялся за маленький золотой рычажок, чтобы опустить окно. Перегнувшись через него, Пенелопа увидела, что теперь они очутились на перекрестке, откуда было видно начало процессии. Ее возглавлял Уильям Скунмейкер, высокий и широкоплечий, в черном шерстяном костюме. Рядом с ним была вторая миссис Скунмейкер, урожденная Изабелла де Форд, все еще молодая. Она была очень хороша в мехах и кружевах. При виде кареты, перегородившей им путь, процессия остановилась. Через минуту Генри подошел к карете. При виде него у Пенелопы перехватило дыхание. Бывали времена, когда она видела Генри Скунмейкера чуть не каждый день. Тогда они были очень близко знакомы друг с другом и со всеми потайными уголками в особняках их семей, что позволяло вести себя вовсе не так, как пристало девицам из высшего света. Они занимались такими вещами, которыми, как известно, не занимаются девушки вроде Элизабет Холланд, — до тех пор, пока в один прекрасный день Генри не объявил, что он помолвлен с мисс Холланд. Это было на званом обеде, на котором присутствовала Пенелопа. Это могло вызвать рвоту — именно это и произошло с Пенелопой позлее. Конечно, ее необузданная реакция на эту возмутительную новость со временем сменилась пониманием. В этом ей помог Бак. Он указал на тот факт, что старый Скунмейкер, бизнесмен с большими амбициями, не прочь стать мэром, и что ему, несомненно, пришлась по вкусу мысль, что невеста сына так непорочна и что ее так любят. Пенелопа ни минуты не сомневалась, что уж если Элизабет способна на что-нибудь, то и она — тоже, и озаботилась тем, чтобы стать точно такой же будущей невесткой старого Скунмейкера. С тех пор она редко видела Генри, и сейчас его появление рядом с каретой оглушило ее. Его стройная фигура была облачена в черное, и тень от цилиндра падала на красивую линию аристократического подбородка. Он все еще носил траурную повязку на левой руке, и Пенелопа сразу же это заметила; она ждала, когда Генри встретится с ней взглядом, — знала, что он посмотрит ей в глаза. И когда это, наконец, произошло, Пенелопа удерживала его взгляд, напуская на себя вид скромницы и слегка улыбаясь. Затем она снова опустила на лицо вуаль.
— Какой красивый парад, мистер Скунмейкер! — крикнула она из окошка, положив руку на полуопущенное стекло.
Когда она снова удобно расположилась на бархатном сиденье кареты, Бак приказал кучеру трогать. Но Пенелопа не думала о том, куда они направляются. Она думала о Генри и гадала, скоро ли он перестанет носить траур по Элизабет. Она знала, что сейчас он стоит, глядя вслед карете и вспоминая, какова Пенелопа за фасадом напускной добродетели, а также обо всем, что было между ними. И на этот раз дело не ограничится поцелуями украдкой в укромных уголках. Теперь не будет ни скрытности, ни унижения. На этот раз все будет по-настоящему.
«Столпы общества этого города в последнее время озабочены судьбой одного из аристократических семейств. Миссис Холланд — чье суждение и вкус когда-то вызывали почтение в самых верхах общества, — уже почти год носит траур по своему мужу, но, тем не менее, замечено, что она крайне редко появляется в свете. Некоторые предположили, что состояние Холландов уменьшилось с годами и что семья покойного мистера Эдварда живет на Грэмерси-парк чуть ли не в нищете. После смерти своей старшей дочери, красавицы Элизабет, которая должна была выйти замуж за мистера Генри Скунмейкера, миссис Холланд, несомненно, вынашивает матримониальные планы относительно своей второй дочери, Дианы, которой шестнадцать лет. Как известно, она появилась на публике без шляпы».
