Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

Как быстро пролетело воскресенье! При том, что это должен был быть день размышлений о суматошной неделе, время для семьи, драгоценные часы отдыха и досуга. Но после поспешного завтрака все отправились в церковь, послушали мессу, а затем поболтали с несколькими знакомыми. Потом им нужно было переодеться к обеду, на этом настаивала свекровь. По крайней мере, в воскресенье – недавно Алисия снова подчеркнула это – она хотела бы видеть вокруг себя празднично одетую семью. В результате обед прошел в строгой формальной обстановке. Близнецы, которые буквально рвались что-то рассказать, не смогли этого сделать. Дети должны были молчать за столом – это считалось хорошим тоном.

Мари чувствовала себя уставшей и вымотанной. Как бы она хотела немного прилечь после обеда, но на это не было времени. Додо и Лео пробрались в ее комнату, и у нее не хватило духу прогнать детей. Они сидели втроем на диване, и Мари терпеливо выслушивала все горе и гнев, накопившиеся за неделю.

– Три раза мне пришлось переписывать эти дурацкие числа, мама. Хотя я все правильно посчитал.

– Почему мне всегда приходится носить это цветастое платье, мама? Оно слишком тесное, я даже не могу поднять руки.

– Она сказала, что мы не получим пасхальных яиц, потому что мы такие непослушные.

– И мне всегда приходится играть на фортепиано… У меня уже уши болят.

Мари в глубине души упрекала себя за то, что недостаточно решительно настаивала на увольнении гувернантки. Но тогда бы пришлось ругаться со свекровью, а она не хотела огорчать Пауля. Тем не менее она чувствовала себя несчастной. Мари утешала детей, пыталась объяснить, давала туманные обещания. Она взяла Додо на руки и погладила Лео по волосам. С тех пор как четыре недели назад близнецам исполнилось восемь лет, она перестала прижимать сына к себе или целовать его. Лео сказал матери, что считает это глупым. В конце концов, он был мальчиком, а не младенцем для обнимашек.

– Тетя Китти придет на кофе позже, она обязательно приведет Хенни. Тогда вы, дети, сможете все вместе поиграть в парке.

Эта новость не вызвала большого энтузиазма ни у Додо, ни у Лео.

– Хенни всегда хочет командовать нами.

– Если пойдет госпожа фон Доберн, нам придется оставаться на дорожках и нельзя будет кидать ветки или камни.

– А Лизель и Макслу не разрешают играть с нами, госпожа фон Доберн этого не любит.

Мари пообещала им поговорить с гувернанткой. Она должна была позволить детям немного поиграть, даже если в результате испачкаются их ботинки и пальто. Был март, но весна никак не хотела наступать, а два дня назад даже выпал снег.

– Ты когда-нибудь отвезешь нас на аэродром, мама?

Додо приставала к ней с этой просьбой уже несколько месяцев. Она хотела увидеть аэропланы. Компания Rumpler Flugzeugwerke располагалась на юге города, недалеко от Хаунштеттерштрассе.

– Я не знаю, Додо… Я слышал, что авиакомпания испытывает трудности. А моторным самолетам все равно больше не разрешают летать.

Среди многих условий, наложенных союзниками, был запрет на полеты немецких самолетов с винтовыми двигателями; более того, их больше нельзя было строить.

Уголки рта Додо опустились, и Мари поняла, что это было заветное желание девочки. Как ей пришла в голову эта безумная идея?

– Посмотрим, моя дорогая. Летом, возможно. Сейчас в такую погоду они все равно не смогут взлететь.

Лицо Додо мгновенно просветлело.

– Хорошо: летом! Обещаешь? – попыталась она уговорить маму.

– Если получится…

Послышался звук автомобильного двигателя, и Лео бросился к окну.

– Тетя Китти едет! – объявил он. – Фух, она петляет из стороны в сторону! Сейчас врежется в дерево… А, нет, ей повезло.

Додо спрыгнула с колен Мари. У окна она отодвинула брата в сторону.

– Она привезла с собой тетю Гертруду. И Хенни, к сожалению, тоже.

Мари вздохнула. Теперь надежда немножко вздремнуть была окончательно потеряна.

Она встала, чтобы дать указания прислуге, Алисия все еще была слаба после тяжелого бронхита. Она дала понять, что в течение недели несет все бремя домашнего хозяйства и хотя бы в воскресенье хотела немного вздремнуть.

Внизу, в прихожей, уже слышался звонкий голос Китти, она, как обычно, говорила взволнованно и без перерыва, иногда возникало ощущение, что она забудет перевести дух. Мари постучала в дверь гувернантки, проходя мимо, чтобы попросить госпожу фон Доберн присмотреть за детьми, а затем поспешила вниз по лестнице.

Юлиус уже стоял у входа в столовую и выглядел заметно изнуренным – волна простудных заболеваний не обошла стороной и его. Ханна и Эльза тоже болели, как и бедный Клиппи. Паулю пришлось два дня пролежать в постели, после чего он поправился, но фон Клипштайн все еще не пришел в себя.

В течение недели Мари приносила обед в его квартиру и наконец отправила к нему доктора Штромбергера. Фон Клипштайн был так тронут этой заботой, что в середине февраля прислал ей букет белых роз. Он, должно быть, потратил на него целое состояние, а Пауль потом несколько дней подшучивал над ней и ее «розовым кавалером». Да, Пауль действительно оказался довольно ревнивым. Он вообще заметно изменился, стал более чувствительным и раздражительным, чем раньше, и упрекал ее, казалось, ни с того ни с сего. Но, возможно, это было потому, что они только сейчас по-настоящему узнали друг друга. В конце концов, Паулю пришлось уйти на войну через год после свадьбы, она разлучила их на долгих четыре года.

В то время они жили лишь письмами и воспоминаниями, и неудивительно, что видели друг друга в золотом свете. Однако теперь началась повседневная супружеская жизнь, фабрика, дети, ателье, семья – все это накладывало свой отпечаток, и, возможно, частичка их любви отошла на второй план.

– Скажите поварихе, чтобы она приготовила кофе и горячий шоколад для детей. Торт подавайте только тогда, когда все сядут за стол.

Она спустилась в прихожую, где Ханна принимала пальто и шляпы у гостей. Герти несла упаковку, завернутую в подарочную бумагу, в которой, без сомнения, находилась одна из картин Китти.

– О, моя дорогая Мари! – громко воскликнула Китти, увидев свою невестку на лестнице. – Как я рада тебя видеть! У меня для тебя отличные новости, моя дорогая. Ты будешь поражена. Осторожно неси картину, Герти. Это подарок для моего брата, его надо будет повесить в кабинете. Какая ужасная погода, у меня ноги мерзнут. Мари, моя сладкая, иди ко мне. Я хочу тебя обнять.

О, эта Китти! Она была такой потрясающей, такой темпераментной, такой безмерно сердечной. Мари забыла про усталость и на мгновение вдохнула запах дорогих духов Китти. Откуда у нее на них деньги? Наверное, подарки от поклонников.

– Как мама? Все еще бронхит? Бедняжка. С тех пор как папа нас покинул, у нее не было ни одного счастливого дня. Это настоящая любовь, Мари. Мы с тобой не такие. Верность до самой смерти… Ах да, я привезла с собой дорогую Гертруду. Ты уже поприветствовала ее, Мари?

– Если ты меня отпустишь, я сделаю это немедленно.

Гертруда Бройер, свекровь Китти, ничуть не обиделась, что ей пришлось отступить на второй план. Она была знакома со взбалмошным характером Китти и, к величайшему удивлению Алисии, прекрасно с ним справлялась. Ханна только что сняла с Хенни пальто и шапочку, а девочка уже с опаской заглядывала во все углы прихожей, чтобы проверить, не прячется ли там где-нибудь Лео. Во время последнего визита он спрятался за комодом и пищал, как мышь, зная, что Хенни до ужаса их боится.

– Пойдем наверх, – предложила Мари. – Герти, беги на второй этаж и разбуди госпожу. Будь очень осторожна, ты же знаешь, как легко она пугается.

Китти предложила Гертруде руку и сказала, что ей ни в коем случае не следует одной подниматься по лестнице; только вчера она лежала в постели с больным горлом и кашлем.

– Только не трогай меня, Китти! Тебе очень нравится изображать меня дряхлой старой ведьмой.

– О, Труди! – засмеялась Китти. – Я так рада, что ты со мной, и хочу, чтобы была рядом как можно дольше. Еще минимум сто лет, к сожалению, тебе придется к этому привыкнуть. Где же мой Пауль, Мари? Куда ты девала своего мужа? А, вот он! – Пауль, спускаясь по лестнице, с улыбкой распростер руки. Китти отпустила Гертруду и с радостным возгласом бросилась наверх, чтобы прижаться к груди Пауля. – Пауль! Вот ты где! О, мой дорогой, любимый, единственный брат.