С этими словами он придвинулся к ней чуть ближе, и Жизель невольно отпрянула, а потом быстро встала.
— Думаю, сэр… мне следует вернуться… домой! — испуганно проговорила она.
— Предоставь все мне, Жизель, — сказал полковник, и она поняла, что он говорит вовсе не о ее отъезде домой из ассамблеи. — Твое будущее обеспечено, и я буду ждать той минуты, когда мы сможем поговорить о нем подробнее.
Ничего не ответив, Жизель отвернулась и направилась обратно в бальную залу. Она не знала, следует ли ЗА ней полковник, потому что в эту минуту никакая сила не могла бы заставить ее обернуться и посмотреть на него.
Жизель решительно вошла в бальную залу и с глубоким облегчением увидела, что танец закончился и Джулиус направляется к ним. С ним шла леди Деннингтон, опиравшаяся на его руку.
Джулиус провел свою партнершу к ближайшему креслу, и, когда она уселась, он поклонился и немедленно вернулся к Жизели.
— Ну и нахальство! — возмущенно воскликнул он. — Как полковник посмел навязывать мне эту скучную особу! Она могла говорить только о недугах, которые заставили ее сюда приехать!
— Я хотела бы уехать домой, — сказала Жизель.
— И я с радостью вас увезу, — ответил Джулиус. — Что до меня, то, по-моему, на этих публичных балах всегда невыносимо жарко и смертельно скучно.
Жизель была склонна с ним согласиться. У здания ассамблеи стояло множество наемных экипажей: было еще слишком рано, и большинство гостей разъезжаться не собиралось. Джулиус усадил Жизель в одну из карет и, когда она тронулась, взял ее за руку и сказал:
— Я сожалею о том, что мы потратили вечер в этой толчее. А полковник вел себя совершенно нетерпимо.
— Я уверена, что у него были добрые намерения, — только смогла сказать Жизель.
На самом деле она была абсолютно согласна с тем, что полковник вел себя чрезвычайно предосудительно и в том отношении, о котором Джулиус даже не мог догадываться.
«Как он смел? — спрашивала она себя. — Как он смел предлагать мне подобные вещи?»
Но тут она вспомнила, о чем просила графа в тот момент, когда ей отчаянно нужно было найти пятьдесят фунтов, чтобы оплатить операцию Руперта.
«Неужели я действительно скатилась до такого?»— подумала Жизель, испытывая невыносимый стыд и такое чувство, словно она в чем-то испачкалась.
Дорога до Немецкого коттеджа занимала немного времени. Джулиус все время что-то говорил, но Жизель никак не могла заставить себя слушать его. Только когда лошади остановились у подъезда, она услышала его вопрос:
— Вы обещаете? Вы действительно обещаете мне это?
— Что я пообещала? — спросила Жизель.
— Вы только что сказали, что как-нибудь вечером пообедаете со мной, — сказал Джулиус, — наедине.
— Неужели?
— Конечно, пообещали, так что теперь не можете взять свои слова обратно. Я буду ждать, что вы свое слово сдержите, миссис Бэрроуфилд! Потому что мне необходимо с вами поговорить наедине, где нам никто не помешает.
Он говорил со страстной настойчивостью, которая заставила Жизель почувствовать глубокое смущение. Но тут, к ее великому облегчению, по ступеням к карете спустился лакей, который открыл дверцу.
— Я подумаю, — сказала она.
— Мне можно зайти за вами завтра утром, в десять часов?
— Да, конечно.
Она подумала, что, по крайней мере, они не останутся наедине, пока будут идти по засаженной вязами аллее, которая вела от коттеджа к бювету. Да и там множество других людей будут стоять в ожидании, когда миссис Форти нальет им стакан целебной воды.
— Тогда вы должны будете назвать мне день, в который выполните свое обещание, — настойчиво сказал Джулиус.
Жизель ничего не ответила, он поцеловал ей руку — и она была избавлена от его общества. Но, поднимаясь по лестнице в себе в комнату, она сказала себе, что ей не удастся с такой же легкостью избавиться от полковника и его предложения. И чем больше она об этом думала, тем сильнее ужасалась.
«Я его ненавижу! — мысленно повторяла она. — Я ненавижу его и Джулиуса Линда — и вообще всех мужчин!»
Но в этот момент она прошла мимо двери, которая вела в спальню графа, и поняла, что это не так: был один мужчина, к которому она не испытывала ненависти, который не делал ей гнусных предложений и не вызывал у нее отвращения.
Был один мужчина, которому ей отчаянно хотелось прямо сейчас рассказать обо всем, что случилось.
«Но вот этого, — строго сказала себе Жизель, — мне ни в коем случае нельзя делать. Никогда».
Полковник Беркли считался другом графа Линдерста, и ей не только не хотелось быть причиной ссоры двух мужчин, испытывавших друг к другу симпатию. Она считала, что ни при каких обстоятельствах не должна прибегать к помощи графа в деле такого рода.
«Мне надо быть сильной и решительной», — напомнила себе Жизель, направляясь в собственную спальню.
Но, когда она думала о будущем, в котором не было графа, ей становилось страшно — отчаянно, мучительно страшно.
Солнце врывалось в открытые окна утреннего салона, бросая ослепительные блики на серебряный кофейник. Усаживаясь за стол, Жизель успела заметить, что на завтрак подан свежий сотовый мед и кусочек золотистого джерсейского масла, которое поставляли личные фермы полковника Беркли, находившиеся вокруг замка.
Жизели было необычайно приятно видеть сидящего напротив нее графа, тем более что он так хорошо выглядел: даже при ярком утреннем свете его бледность уже не бросалась в глаза. Наоборот, по сравнению с белоснежным шейным платком его кожа выглядела довольно смуглой.
— Сегодня утром мне даже хочется есть, — заметил граф, накладывая себе на тарелку телячьи отбивные, поданные с тушеными шампиньонами.
— Это добрый знак, — улыбнулась Жизель.
— Но, когда я вернусь домой, аппетит по утрам у меня будет гораздо лучше, — добавил он. — Там я перед завтраком всегда выезжаю верхом и возвращаюсь настолько голодный, что могу воздать должное множеству блюд, которые меня ожидают.
— У вас в Линд-Парке хорошая конюшня? — поинтересовалась Жизель.
— Очень хорошая, — подтвердил граф. — Но я намерен ее сильно увеличить. Моего отца скачки не интересовали, а меня — очень привлекают. Так что, как только я окончательно поправлюсь, я намерен участвовать в местных стипль-чезах.
В голосе графа звучал почта мальчишеский энтузиазм, а у Жизели защемило сердце при мысли о том, что он планирует все это на будущее, когда ее рядом с ним уже не будет.
Она даже не знала, вспомнит ли он хоть когда-нибудь о ней, проезжая по своему парку или огромному поместью…
И тут Жизель с чувством обреченности поняла, что она сама никогда не сможет забыть своего бывшего пациента — ни на секунду.
