– Да! Здешняя жизнь кажется мне чередой бесконечных удовольствий, которым предаются бездельники, и здесь никто не думает о других. Если я вернусь в замок, ни один человек не будет по мне скучать.
Он усмехнулся:
– Напротив. По тебе будут скучать как мужчины, так и женщины, но по разным причинам. Мужчинам жаль будет, что ты уехала, а женщины будут радоваться. – Он смерил меня лукавым взглядом и продолжил: – Вижу, ты не спрашиваешь почему.
– Потому что мне все равно. Уберите одну нарядную куклу, и ее тут же заменит другая.
– Ты становишься циничной.
– Я реалистка. Я смотрю правде в глаза. Если помнишь, однажды ты сказал то же самое.
– У тебя хорошая память.
– Ту сцену забыть нелегко.
– Жаль! У нас с тобой все могло бы сложиться по-другому, не подслушай ты наш разговор с матерью.
– По-моему, у нас все сложилось замечательно. Так, как ты хотел: бедный Юстас теперь верит, что его жена не была твоей любовницей, и не спрятал ее от тебя.
Он резко выпустил мою руку.
– Кажется, твоя карета подъехала. Наслаждайся покупками, бунтарка-златовласка, но, прошу тебя, не забывай, что отныне ты – герцогиня Квинсфордская!
– Пусть я и герцогиня, но я еще и человек!
– И женщина, – загадочно парировал он. Известие о возвращении в замок застало меня врасплох.
– Завтра прикажи своей горничной собирать вещи, – сказал Гарри как бы между прочим, когда мы вернулись после очередного ужина. – Утром мы уезжаем в Фэрмайл.
На обратном пути я завела речь о Пенелопе.
– Я хочу, чтобы она жила рядом с нами, а не в школьном крыле. Ей пора привыкать чувствовать себя частью семьи.
– Семьи? – иронически переспросил Гарри.
– Пусть, наконец, поймет, что ее любят.
– А сейчас она этого не чувствует?
– Нет. С ней обращаются просто как с твоей воспитанницей.
– Она и есть моя воспитанница.
Я еле удержалась от резкого ответа. Мне хотелось напомнить ему его собственные слова. Не он ли говорил матери, что в жилах девочки течет кровь Квинсфордов?
– Ее положение неопределенно. Она не является членом семьи, но и не принадлежит к обслуге; она сидит между двух стульев. У нее есть крыша над головой, ее хорошо одевают и учат. Но никто не любит ее в истинном смысле слова.
– Я делаю для нее все, что могу, – нехотя ответил он.
– Значит, делаешь недостаточно. Она считает тебя кем-то вроде отдаленного божества: то обожает тебя, то ненавидит.
– Ненавидит?! – Он был искренне изумлен. – За что ей ненавидеть меня?
Я не могла сказать ему: потому что ты ее отец, но не признаешь ее; потому что ты просто выполняешь по отношению к ней свой долг, но не более того. Поэтому я ответила уклончиво:
– Ты, наверное, сам ответишь на свой вопрос.
Он некоторое время хмурился и молчал, а потом сказал:
– Если бы я не любил девочку, зачем бы я заботился о ней?
– Ты заботишься о ней, потому что любил ее мать. Ведь так, Гарри?
– Да, конечно.
– Ты расскажешь мне о ней?
– Когда-нибудь расскажу, – не сразу ответил он.
– Ведь меня поселили в ее комнатах? Там ее вещи, ее одежда…
– Да.
Сухим ответом он как бы закрыл тему, а мне хватило ума не приставать к нему с расспросами. Да я и не хотела ничего знать, так как вернулась ревность. Кем бы она ни была, ей досталось больше счастья, чем мне, его жене.
– Разве Пенелопа несчастна? – вдруг спросил он.
– Когда я приехала в замок, она была несчастна.
– Почему? Я даю ей все, что нужно ребенку ее возраста.
– Кроме общества сверстников. Она вынуждена была искать друзей среди прислуги; принимая во внимание все обстоятельства, ее нельзя винить. Я хочу все изменить. В конце концов, я ведь ее ма… то есть опекунша.
– Ты имеешь право делать с ней все, что считаешь нужным, до поры до времени.
– До поры до времени?
– У меня есть планы, касающиеся ее.
Я ждала, но больше он ничего не сказал. Наш разговор происходил во время долгого путешествия от станции к замку.
Когда впереди показались огромные башни, стоящие по обеим сторонам от парадных ворот, мною овладело восхитительное чувство. Я дома! Мы въехали в ворота; привратник снял шляпу, его жена и дочери присели. Я вспомнила, как ехала сюда в первый раз, и улыбнулась. Заметив мою улыбку, Гарри спросил:
– Оливия, что тебя рассмешило?
– Я вспомнила, как в первый раз въехала в эти ворота… Тогда мне показалось, будто я попала в заколдованное королевство, откуда нет возврата.
– Должно быть, у тебя сильная интуиция, – беззаботно заметил он.
Я откинулась на спинку сиденья и стала смотреть в окно. Вот опять дорога бесконечной лентой вьется по парку, вот появились зеленые лужайки. И вдруг перед нами неожиданно выросла серая громада замка. На башне развевался герцогский штандарт.
Слуги выстроились в ряд, приветствуя нас. Прежде я даже не понимала, какая огромная армия трудится в замке. Вдруг я заметила: кое-кого недостает.
– Миссис Гарни, – спросила я, – где Алиса?
Экономка удивленно оглянулась. Полли, назначенная моей камеристкой, стояла первой в ряду, горделиво сияя, однако племянницы миссис Гарни не было. Я заметила, что экономка недовольно поморщилась. Для прислуги, какой бы незначительной она ни была, отсутствовать во время приезда хозяев, непростительный промах, заслуживающий самого сурового наказания. Я понимала, что экономкой владеет не только гнев, но и замешательство, ведь Алиса – ее родственница.
– Найдите ее, миссис Гарни, – распорядилась я, – и пришлите ко мне.
– Слушаюсь, ваша светлость.
Слуги разошлись, осталась только Полли, обязанная сопровождать меня наверх.
Гарри склонился над моей рукой и поцеловал ее! Подняв голову, я увидела, что он улыбается.
– Умница, моя герцогиня, – прошептал он.
Мне хотелось самой вручить подарки Пенелопе, и я попросила, чтобы свертки, не распаковывая, отнесли в мою комнату. Мне не терпелось увидеть девочку. Жаль, что она не вышла встретить нас. Видимо, мисс Уэйт хотела произвести впечатление на новую хозяйку замка своим усердием.
Оставив Полли раскладывать вещи, я поспешила в школьное крыло. Дойдя до конца коридора, который вел в мои прежние апартаменты, я вдруг услышала чей-то смех. Кто-то смеялся в комнатах, которые когда-то принадлежали матери Пенелопы.
Но никто не имел права находиться там сейчас!
Я распахнула дверь, из-за которой доносилось хихиканье, и застыла на пороге. Те, кто там находились, тоже застыли от изумления. Одной была Пенелопа, другой – Алиса. Обе были разодеты в наряды, вынутые из шкафов. На кровати высилась груда атласных, бархатных и парчовых платьев, которые они уже примерили, – платьев, которые Гарри бережно хранил долгие годы в память о дорогой ему женщине.
