Себастьян не мог сейчас думать ни о разуме, ни о душе Беренис – тех частях ее естества, которые желали большего, чем плотские удовольствия. Со стоном она пыталась отстраниться, но Себастьян был не из тех, кому можно помешать исполнить желание. Его рука скользнула по ее животу к темному треугольнику между ног, и Беренис, хотя и была потрясена, испытала небывалое ощущение. Его губы касались груди, язык ласкал соски до тех пор, пока она чуть не потеряла сознание от удовольствия. На мгновение природный инстинкт победил сомнение и стыдливость, и ощущение, зародившееся где-то внизу позвоночника, стремительно растекалось горячими волнами по бедрам и напряженным, пульсирующим комком скапливалось между ними. Она затрепетала, и Себастьян посмотрел на ее расслабившееся тело, полуоткрытые глаза, влажный рот. Словно умирающий от жажды, он припал к ее губам. Его рука продолжала исполнять волшебную ритмичную мелодию ласки, и Беренис страстно желала, чтобы он не останавливался, хотя и не знала, чего ожидать дальше, ощущая лишь жгучее желание, заставляющее ее извиваться под ним. Его дыхание обжигало кожу, словно пламя; он сжал ее ногу своими сильными бедрами, когда она приподнялась, напрягшись, навстречу завершенности. Тогда он встал на колени, приподнял ее подбородок, заглянул в глаза и прошептал:
– Сдавайся, ma chérie…
Она моментально расслабилась, чтобы он мог войти в самую чувствительную часть тела. Глаза ее широко открылись от изумления, ощущение напряженности возрастало.
Беренис видела его лицо, покрытое каплями пота, откинутую назад голову, выражение, напоминающее лик святого мученика. Его мощное тело приподнималось и вздрагивало, и стон слетел с его губ, когда он освободился в ней от бремени своей страсти. Несколько мгновений он тяжело лежал на ней, затем осторожно отодвинулся.
Все завершилось слишком быстро, ей нужно было, чтобы он продолжал, и теперь ее терзал жар неудовлетворенного желания. Соски оставались твердыми, и она прижалась ими к мягким волосам на его груди. Она сознавала, что только он излечит ее от этой боли, но не могла смириться с этой мыслью. Подчиниться ему? Никогда!
Словно почувствовав, что в ней снова закипает гнев, Себастьян отпустил ее. Освободившись от этих сильных, уверенных рук, Беренис приглушенно всхлипнула и отодвинулась в дальний угол кровати, натянув на себя простыни и повернувшись к нему спиной. Воцарившееся молчание было столь осязаемым, что, казалось, в комнате присутствует кто-то третий. Огонь мерцал, его блики, словно золотые демоны, танцевали в зеркалах. Погрузившись в черный колодец страдания и смятения, Беренис не могла больше сдерживать слезы и тихо заплакала в подушку. Боль пульсировала между бедер, но она была ничем по сравнению с действительно больными ранами, нанесенными ее самолюбию. Ее Тело, этот старый друг, которого она любила и нежила все эти годы, повело себя с несдержанностью, которой она сейчас глубоко стыдилась. Беренис вдруг осознала, что напрочь забыла о Перегрине. Как могла она так поступить? Неужели все те счастливые часы, проведенные в музыкальной комнате, когда она играла на клавесине, а он стоял рядом, переворачивая страницы нотной тетради, ничего не значили? А прекрасные мгновения в саду, когда он декламировал свои стансы, в то время как она наслаждалась самым подходящим для леди занятием – делала наброски цветов? Неужели память об этих возвышенных, нежных отношениях отступила перед всепоглощающим стремлением к плотскому наслаждению?
Себастьян зашевелился, кровать под ним прогнулась, когда он откинул простыню и встал. Беренис остро ощущала каждое движение. Мрачные предчувствия нахлынули на нее. Что он собирается теперь делать? Она повернула голову и украдкой взглянула на него сквозь пальцы, и вновь ей не оставалось ничего, кроме как восхищаться его фигурой, когда он направился к двери и свет огня окрасил в красно-коричневый цвет его тело – эти широкие плечи, эту мускулистую спину, суживающуюся к тонкой талии, длинные, безупречной формы ноги. Он покидает ее? Она почувствовала себя брошенной проституткой, оставленной среди смятых простыней. Ей вспомнились жуткие истории о чужих мужьях: как они используют своих жен исключительно для удовлетворения своей похоти, не заботясь об их чувствах и прекрасно обходясь без нежных слов любви. Конечно же, с Перегрином все было бы по-другому…
Она закрыла глаза и попыталась воссоздать тот нежный душевный трепет, который испытывала, думая о нем. Если бы он, а не Себастьян, стал ее мужем, это был бы брак по любви, брак близких по духу людей. Он бы снова сделал ее своей целомудренной богиней, воспарил над грубой сущностью тела с его низменными потребностями… Слезы потекли из глаз с новой силой, капая с ресниц, стекая по щекам.
Поглощенная собственными переживаниями, она не слышала, как вернулся Себастьян, обладавший бесшумной поступью охотника, и вздрогнула, когда он скользнул в постель. Застыв, она ждала, когда он прикоснется к ней, готовая дать отпор. Но он просто приподнял подушку, откинулся и зажег сигару. Ароматный дым кольцами поднимался к балдахину. Беренис узнала этот странный запах, который постоянно окружал его, словно сатанинская аура, предупреждая об опасности. Экзотический аромат щекотал ей ноздри всякий раз, когда она оказывалась рядом с ним. Не было ничего более зловещего, чем табак…
Себастьян тихо лежал, вдыхая этот успокаивающий дым и размышляя о случившемся. Он злился на себя за то, что довел юную жену до слез. Да, он в полной мере удовлетворил свое желание, но оказалось, что за всем этим – грусть и одиночество, природа которых оставалась непостижимой. Итак, она все-таки была девственницей… Ему не нравилось чувство неловкости, которое он испытывал, признавая, что неверно судил о ней. Dieu![11] Но ведь она производила впечатление развратницы! Почему она не сказала ему?.. Впрочем, взыскующий голос разума напомнил, что, если бы она это и сделала, он бы все равно не поверил. Скупая улыбка играла на его губах, глаза были полузакрыты, когда Себастьян лениво наблюдал за кольцами дыма, и все же он признавал, что печаль Беренис беспокоила его больше, чем ему хотелось бы. В тишине комнат он слышал, как ее слезы падали на подушку, и чувствовал судорожные всхлипывания.
Она лежала, сердито отвернувшись от него, ее плечо было гладким и блестящим, словно шелк; он еще раньше заметил, что ее кожа особенно прекрасна – чистая и мягкая, как у ребенка. Иногда Беренис казалась Себастьяну маленькой девочкой, которая нуждалась в заботе. Боль воспоминания больно кольнула его, и он поморщился. Проклятье! Его мысли начали снова выходить из-под контроля, возвращаясь к тому, что, казалось, похоронено в прошлом.
