Вот оно — ее кресло, ее инициалы темнеют на изнанке бархата. Я содрогаюсь, словно чьи-то холодные пальцы коснулись шеи. Если в каком месте и обитает ее неспокойный дух, так это здесь. Сколько раз эту материю покрывали вышивкой, потом вышивку спарывали, потом снова вышивали инициалы следующей из трех обреченных красавиц. Придется ли королевским вышивальщицам через пару лет снова выпарывать еще одно «А»? Поселится ли в королевской ложе еще одно привидение? Будет ли после этой, новой, Анны еще одна королева?
— Что это? — спросила меня новенькая, которая ничегошеньки не знает.
— «Е» — Екатерина Арагонская, «А» — Анна Болейн, «Д» — Джейн Сеймур, — указываю на аккуратные стежки. Перевернула материю лицевой стороной, там, на бархатной поверхности, гордо сияет ее имя. — Снова «А» — Анна Клевская.
Она смотрит на меня со странным выражением лица, и в первый раз мне приходит в голову: может, я ее недооцениваю? Может, она совсем не такая дурочка? Может, за честным личиком скрывается кое-какой ум? Из-за того что она не говорит на моем языке, я отношусь к ней как к младенцу, думаю, у нее и мозги младенческие. Но она не боится старых привидений, они меня преследуют, не ее.
— Раньше королевы, — пожимает плечами. — Теперь Анна Клевская.
Либо она храбрее храбрых, либо глупее глупых.
— Вы не боитесь? — спрашиваю тихонько.
Она поняла меня, знаю, она все поняла. Вижу, как застыло ее лицо, вижу внимательный наклон головы. Она смотрит мне прямо в глаза.
— Бояться нечего, — звучит твердый ответ. — Никогда не боюсь.
Мой первый порыв — ее предупредить. Не одна она такая храбрая. И до нее в этом кресле с короной на голове сиживали те, что потом потеряли все, и не только титул, но и жизнь. Екатерина Арагонская, по правде сказать, была храбрее самого смелого рыцаря-крестоносца. Анна Болейн обладала хладнокровием истинной шлюхи. Но король оказался сильнее их обеих.
— Вам придется самой о себе позаботиться, — только и говорю я.
— Я не боюсь ничего, — повторяет она. — Никогда не боюсь.
Дворец Уайтхолл, январь 1540 года
Гринвичский дворец ослепил меня, но Уайтхолл потряс до глубины души. Не дворец, а целый город, тысячи зданий, сады и внутренние дворики, разобраться в этом лабиринте, кажется, сможет только природный дворянин. Тут всегда жили английские короли, и любое знатное семейство тоже считало своим долгом выстроить дом рядышком — вот дворцы и расползлись повсюду. Каждый обитатель знает тайный проход, короткий путь, дверцу, выходящую прямо в проулок, прямую дорогу к реке, причал, где молено взять лодку. Все — кроме меня и послов из Клеве. Словно деревенские недотепы, впервые попавшие в город, мы по десять раз на дню теряем дорогу в этой мешанине.
За воротами начинается Лондон — самый тесный, шумный, многолюдный город в мире. С самого рассвета крики уличных торговцев доносятся даже до моих комнат в глубине дворца. Днем шум и суета только возрастают, кажется, покоя не будет нигде и никогда. Нескончаемый поток людей через ворота — что-нибудь продать, заключить сделку и, как объяснила мне леди Джейн, подать прошение королю. Здесь располагается Тайный совет, тут же в Вестминстере заседает парламент, а лондонский Тауэр, укрепленная цитадель, краеугольный камень могущества всех королей Англии, — немного ниже по реке. Если это величайшее королевство станет моим домом, я научусь ориентироваться и во дворце, и в Лондоне. Многотысячные толпы, шум и суматоха с рассвета до заката, но нет смысла прятаться в спальне, надо выйти, пусть люди смотрят на меня.
Только что прибыл мой пасынок, принц Эдуард, завтра его поведут на турнир. Его очень редко допускают ко двору, боятся заразы, а летом — вообще никогда, из-за чумы. Отец боготворит ребенка, эту маленькую белокурую головку невозможно не любить, к тому же он единственный сын, единственный наследник Тюдоров. Единственный сын — это драгоценность; маленький Эдуард — вся надежда новой династии.
Счастье, что он крепкий, здоровый малыш. Золотые волосы, чудесная улыбка, так и хочется схватить на руки, сжать в объятиях. Но он очень независимый ребенок, обидится, наверно, если я стану лезть к нему с поцелуями. В детской я просто сажусь рядом, и он начинает показывать свои игрушки. Радостно протягивает одну за другой, вкладывает мне в руку.
— Ав-ав, — лепечет малыш. — Мяу.
Круглые темные глазки, милая улыбка. Я так и не решилась взять пухлую ручонку, поцеловать теплую ладошку.
Жаль, я не могу остаться в детской на весь день. Малышу все равно, знаю ли я английский, французский или латынь. Он протягивает мне вырезанную из дерева фигурку, торжественно произносит «ляля», я повторяю — «ляля», и он достает что-нибудь другое. Нам обоим не нужно знать английский, чтобы приятно провести часок вместе.
Пора было кушать, он позволил мне посадить его на стульчик и сесть рядом. По приказу отца его обслуживают со всем уважением и почетом. Слуги преклоняют колено, подавая еду, и он, как король, пробует дюжину дорогих блюд.
Еще рано возражать, я только что стала его мачехой, но позже, может быть через месяц, после коронации, я спрошу короля, нельзя ли дать ребенку немного больше свободы, пусть побегает, поиграет, да и еда должна быть попроще.
Хорошо бы приезжать к нему чаще, раз уж ему нельзя жить при дворе. Может быть, мне позволят с ним видеться. Бедный малыш, оставшийся без матери! Я хочу наблюдать, как он взрослеет, становится красивым юношей, добрым королем для Англии. Я сама смеюсь над своим эгоизмом. Конечно, мне хочется стать ему любящей мачехой и королевой, но самое большое мое желание — просто нянчить его. Видеть, как светлеет его личико, когда я вхожу в комнату, каждый день, а не только сегодня. Слушать, как он произносит «коан» — это все, что у него получается вместо «королева Анна», — учить его молитвам, хорошим манерам, показывать буквы. Я хочу его себе! У него нет матери, у меня нет ребенка, я так хочу кого-нибудь любить!
Конечно, он не единственный ребенок моего мужа. Но леди Елизавету вообще не допускают ко двору. Она живет в Хэтфилде, не так уж близко от Лондона, король признает ее только как свою незаконную дочь от Анны Болейн, а поговаривают, и это не так, она вовсе не его ребенок. Леди Джейн Рочфорд, а она-то знает все, показала мне портрет Елизаветы. Волосы у девочки рыжие, как горящие угли, никакого сомнения, чья она дочь. Но король Генрих имеет право сам решать, какого ребенка признать, а какого нет, так что леди Елизавету отослали от двора, она считается внебрачной дочерью короля, а когда вырастет, ее выдадут замуж за мелкопоместного дворянина. Если я раньше не поговорю с ним. Мы будем женаты подольше, может быть, я рожу ему второго сына и он станет добрее к маленькой девочке, которой так нужны забота и тепло.
