— У него… кровь апачей?
— Да, Элеонора. Вы шокированы? Потрясены? Неважно. Вы должны это знать, если хотите понять Гранта.
Глупо было бы притворяться, что ей это неинтересно. Она признавалась себе, что новость потрясла ее. Но никак не испугала. И сейчас она совершенно ясно поняла, откуда у Гранта иссиня-черные прямые волосы, медный оттенок кожи, поняла и в тот же момент приняла все это. Однако голубизна глаз Гранта была необъяснима.
Она покачала головой, слегка нахмурившись:
— Но он ведь не чистокровный индеец?
— Нет, наполовину.
— И вы знаете, как это вышло?
— Знаю, — кивнул Луис. — Потому что на длинных маршах мужчины сходятся и иногда разговаривают по душам.
В зеленых глазах Элеоноры вспыхнул интерес.
— И вы собираетесь мне рассказать то, что он вам рассказал?
— Думаю, что да, — улыбнулся он.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Кто может сказать? Я не знаю. Может, ради вас, может, ради него. А может, только для того, чтобы вмешаться.
— Или доставить неприятности?
— Или доставить неприятности, — кивнул он, покраснев, и твердо посмотрел на нее.
— Но во всяком случае вы честны, — сказала Элеонора, стараясь смягчить резкость своих слов.
— И смел, — добавил он, вскинув голову и продолжая наигрывать мелодию, за которую принимался уже не один раз. Луис полностью отдался звукам гитары, его пальцы виртуозно перебирали струны, убыстряя темп и доводя мелодию до безумной страсти.
Наблюдая за ним, Элеонора почувствовала, что у нее странно перехватило горло. Она должна была бы ощутить благодарность за то, что он находит время навещать ее, но ему не стоило этого делать. Он ничего этим не добьется. И с ее стороны было бы неблагодарно обвинять его в предательстве по отношению к Гранту. Должно быть, она тоже начала терять веру в честность.
— Извините, Луис, — сказала она, когда музыка снова стала медленнее.
Он сделал вид, что не слышит, но через минуту заговорил:
— Мать Гранта была из Вирджинии. Женщина ангельского очарования, с золотыми волосами, с глазами, как синее небо. Нежная, мягкая, привыкшая к удобствам, даже к роскоши. Она встретилась с Томасом Фарреллом, когда тот приехал покупать лошадей у ее отца. Он купил землю в северной части Мексики, называвшейся Техасом. Влечение оказалось очень сильным, и его поездка за лошадьми растянулась на месяц. Они поженились, несколько дней были счастливы, потом поссорились. Между ними возник спор: Фаррелл, как само собой разумеющееся, считал, что его молодая жена должна поехать с ним в Техас, а она была уверена, что он останется и будет помогать отцу. Она полагала, что если он ее любит, то не будет настаивать, чтобы она отправилась с ним терпеть трудности, осваивая новые земли. А он настаивал, что если она его любит, то должна разделить с ним его будущее. И никто не захотел уступить. Оба оказались страшными упрямцами. Томас Фаррелл был хороший человек, но с очень тяжелым характером. Он пригрозил, что уедет и оставит ее, и, как обычно случается, жена сдалась. Во время изнуряющего путешествия, она непрерывно жаловалась и лила гневные слезы по любому поводу. В Техасе, куда они приехали, стояла жара, было пыльно и ветрено. Дом, который он построил, оказался намного меньше свинарника. Муж слишком часто и слишком надолго оставлял ее одну с единственной служанкой-испанкой и инвалидом пастухом. Слушая жалобы изо дня в день, Фарреллу, естественно, хотелось оставлять жену в одиночестве подольше. Естественно, так ведь?
Устав стоять, Элеонора села на пол, прислонилась к дверному косяку и, поджав под себя ноги, обхватила их руками, подоткнув со всех сторон полы голубого, отделанного парчой халата.
— Наверное, — согласилась она. Кивнув, он продолжил:
— Было известно, что в этом районе время от времени появляются апачи на лошадях — они ведь кочевники. И они всегда считали своим законным правом забирать с собой все, что попадется им на пути. Однажды, когда Томаса Фаррелла не было, именно его ранчо попалось на их пути. Они забрали лошадей, продукты, одеяла и Амелию Фаррелл. Золотоволосая женщина — хорошая добыча, которой можно насладиться. Индейцы передвигались слишком медленно, и к концу четвертого дня Фаррелл с полудюжиной соседей нагнал их. Вождь апачей, высокий стройный индеец с длинными черными волосами по имени Черный Орел предложил вернуть лошадей, если ему оставят женщину. Со стороны апачей это было неслыханное великодушие. Или он готов был сразиться за нее в смертном бою. Томас Фаррелл выстрелял в него сразу с того места, где стоял, после чего они перебили всех остальных индейцев. Поняв, что белый флаг, взятый с собой, им уже не нужен, они бросили его среди тел.
— А что с матерью Гранта? — спросила Элеонора, когда Луис замолчал.
— Они забрали ее домой. Неделю Амелия лежала в бреду, металась, произнося какие-то полусумасшедшие речи, и имя Черного Орла часто срывалось с ее губ. Наконец ей стало лучше, но она все равно не вставала с постели. Она лежала, бледная и молчаливая, ее лицо становилось все худее, а живот все больше. Теперь ее муж не уезжал и не оставлял ее одну. Но когда она смотрела на него, в ее ввалившихся глазах не было ничего, кроме обвинения. Через девять месяцев родился ребенок, его крестили и нарекли Грантом Фарреллом.
— Сын того апачи? Черного Орла?
— Без всякого сомнения.
— А в чем она обвиняла мужа — в том, что он оставлял ее одну, или в том, что он убил индейца?
— Она никогда не сказала, и это стало для Томаса Фаррелла вечной карой. Но странно, что она не могла выносить вида собственного сына. Когда его, новорожденного, принесли к ней, у нее началась истерика, и Гранта отдали на попечение няне-мексиканке. Так что свои первые слова он произнес на ее языке. Томас видел, что Грант накормлен, что о нем проявляют заботу. Но самое большое внимание он уделял дисциплине. Он решил не допускать ни малейшего проявления диких инстинктов еще до того, как в нем заговорит индейская кровь. Когда Гранту исполнилось восемь лет, его отправили на восток, в военную школу. Но, поскольку его происхождение было слишком очевидно, стало ясно, что оно будет преследовать его всегда. В шестнадцать лет Грант вернулся в Техас, он был такой же, как сейчас, — высокий, стройный, с иссиня-черными индейскими волосами, с тяжелым взглядом голубых глаз. Как-то раз его на время исключили из школы за попытку убить мальчика, назвавшего его полукровкой. Томас Фаррелл решил, что наказание было недостаточно суровым, и велел Гранта выпороть. Ошибка Томаса заключалась в том, что перед этим он сильно напился. Грант выхватил у него плеть, швырнул ему в лицо и унесся на лошади. Его мать постарела, поседела, лицо ее стало серым, она сделалась инвалидом, но не предприняла ни малейшей попытки защитить сына, даже не попрощалась с ним. Грант вырвал ее из своего сердца так же, как и она отвернулась от него при рождении. Он уехал, чтобы воссоединиться с народом его отца, это был зов крови.
