— Чарити, вам не следует прикасаться ко мне так. — Слова его прозвучали хрипло от снедавшего его желания, взгляд замерцал чувственным жаром. Но в его силах было прекратить сладостную пытку, которой подвергали его эти нежные пальцы, и, собрав в кулак остатки своей галантности, он попробовал снять ступню с ее коленей. Но она не позволила.
— А как вышло, что вы… стали таким жестким? — спросила она, слишком занятая восхитительным возбуждением, которое так и клубилось внутри ее существа, чтобы заметить, насколько бестактно было обнаруживать свое тайное любопытство. Она подняла глаза, прозрачные, как драгоценные камни, и все, что оставалось Рейну, кровь в жилах которого так и вскипела, — это дать выход своему пылу в раздражении, которое защитило бы их обоих.
— Я работал. — Он напрягся и попытался изобразить на лице сердитую гримасу, а тону придать язвительность. — Трудился, как обыкновенный батрак, обнаженным до пояса на сахарной плантации моего отца, на Барбадосе. Я там вырос. Под жарким солнцем, среди дикарей…
Он произнес это с вызовом, словно хотел шокировать ее. И за этой новой вспышкой дурного настроения Чарити усмотрела проблеск боли, которая не имела ни малейшего отношения ни к его падению, ни к порезу на ступне. Его детские годы, загорелая кожа, физический труд, от которого тело стало таким жестким, крепким… Теплой волной нахлынуло понимание. Он всего этого стыдился. И явно ожидал, что она будет шокирована его откровениями. Глаза его сузились, подбородок воинственно задрался. Она ясно видела, что его горячий нрав и злой язык были защитой от презрения, которое он ожидал встретить, и от собственного стыда.
— Я слыхала, что на Барбадосе очень красиво… особенно в горах, — От ее ласковой улыбки раздражение его растаяло.
Рейн в изумлении смотрел на девушку, чувствуя, как его оборонительные укрепления, за которые он так держался всю жизнь, подмывает и растворяет ее приветливость.
— Откуда вы знаете, что на Барбадосе есть горы?
— Я читала. — Ее нежный голос стал тих и ласков. — Мне показалось, что это замечательное место.
— Это адское пекло. — Он снова попытался подобрать ногу, и вновь обнаружил, что она держит его. — Жить там — все равно что в бане. Проклятое солнце палит без устали, выжигая все. Там расти-то ничего не растет, кроме сахарного тростника.
— Неправда, — возразила она кротко, вглядываясь в его сияющие глаза. — Вот вы же там выросли — таким сильным, жестким и красивым…
Он приподнялся на руках, не сводя с нее глаз, чувствуя, как восхищение, которое высказывала эта девушка, бурей врывается в его заледеневшее сердце, пронизывает все его беззащитное тело. Она сказала, что он красивый. Мысль эта сверкнула в мозгу, как разряд молнии. Неужели ей и в самом деле нравится его крупное тело и темная кожа?
— Боже всемилостивый!
Молодые люди вздрогнули, подняли глаза и обнаружили, что леди Маргарет стоит в дверях и смотрит на них с нескрываемым ужасом. Чарити отчаянно покраснела, Рейн принялся натягивать рубаху, чтобы хоть как-то прикрыться. Как много старуха успела увидеть? И услышать?
Достаточно. Старуха была свидетелем того, как мощный заряд пробегал между молодыми людьми. Она видела, как виконт галантно отказался воспользоваться невинностью Чарити, как терпеливо Чарити отказывалась приходить в ужас из-за того, что в детстве и юности виконт вращался в не слишком изысканном обществе, обижаться из-за его вздорной раздражительности.
— Это неслыханно! — перешла в наступление старуха. — Как вы смеете, ваше сиятельство?! Чарити, по-моему, я приказала тебе ни под каким видом., .
— Да, бабушка, я знаю! — Чарити вскочила на ноги и посмотрела ей прямо в лицо. — Но Вулфи каким-то образом пробрался в дом и, похоже, вознамерился сожрать его сиятельство живьем. Не могла же я это допустить, верно? И потом, его сиятельство порезал ногу, когда выскочил из постели, и я просто осмотрела его ступню. Очень нехороший порез…
Объясняя все это, девушка остановилась перед свечкой, до сих пор стоявшей на полу, и оттого силуэт ее тела обрисовывался с дразнящей отчетливостью сквозь тонкий муслин ночной рубашки. Полная грудь, нежно изогнутая талия, восхитительно круглый задик, длинные стройные ноги… Рейн постановил для себя держаться в рамках приличий, но рамки эти, итак трещавшие по швам, вдруг вовсе растворились под напором соблазнительности этого силуэта… В чреслах его словно вспыхнул огонь. Что было гораздо хуже, леди Маргарет тоже заметила, как просвечивает тело ее внучки сквозь рубашку… и как возбуждает виконта это зрелище. Она схватила Чарити за руку и оттащила подальше от свечки.
— Вы, ваше сиятельство, сию же секунду отправитесь в кровать! А завтра утром я первым же делом пошлю к барону с просьбой, чтобы он выделил мне одного из своих людей для ухода за вами. И чем скорее вы выздоровеете и уберетесь из этого дома, тем лучше!
В мгновение ока старуха подхватила его под мышки и поволокла к кровати. Чарити подлетела с другой стороны, стала помогать. Леди Маргарет тут же остановилась и злобно воззрилась на внучку поверх лежавшего тюком виконта.
— А ну отпусти его! — потребовала старуха.
В первый раз в жизни Чарити, прямо глядя бабушке в глаза, спокойно ответила:
— Нет.
И они взгромоздили виконта на кровать вместе, и потом вдвоем зашивали порез на его ступне, в гнетущем молчании. Когда они затворили за собой дверь спальни, леди Маргарет повернулась к внучке. Глаза старухи сверкали, с языка готовы были сорваться гневные слова. Долгое время они смотрели друг на друга, понимая, какие грандиозные перемены произошли в их жизни.
— Нет никакой необходимости посылать к барону. Не надо нам чужого человека. Я прекрасно сама позабочусь о его сиятельстве.
Бабушка скроила сердитую мину, сверкнула глазами, но, поразмыслив, сочла за благо промолчать. Девушка дошла уже до конца коридора и слышать старуху не могла, когда та прошептала:
— Ах, дитя… но кто же позаботится о тебе?
На следующее утро старый Мелвин принес виконту на завтрак жиденькую овсянку, молоко и пустой чай. После ряда препирательств старик позволил виконту есть самостоятельно… или не есть вообще. Не похоже было, чтобы его сиятельству пришлось по вкусу меню, которое леди Маргарет вздумалось составить в это утро.
К тому времени, когда Чарити явилась с большим чайником горячей воды для омовения раненого, голодный Рейн, которого к тому же начал мучить зуд, не желал видеть никого, а менее всего эту девушку. Она все время рвалась помогать ему, и само присутствие Чарити оказывало на Остина столь расслабляющее влияние, что он провел очень беспокойную и неприятную ночь в борьбе с плотскими страстями, которые ему с трудом удалось свести к мертвой зыби, а также предаваясь моральному самобичеванию, потому как нельзя было допускать, чтобы отношения их стали настолько личными, вплоть до физического контакта. И не важно, что девушка не видела в этом ничего особенного: она была неискушенная девица. И снова он нашел прибежище в грубости.
