— Новое платье должно поднять настроение.
— О да, — Синтия сцепила руки перед собой. — Прости, что мы заняли твою комнату. Просто здесь зеркало.
— Я понимаю.
Удивительно, но у Синтии появились бедра. Или просто в том огромном платье терялась талия? Об этом стоит подумать.
— Ну ладно, — пробормотала она, — я пойду.
— Нет! Подожди!
Синтия даже подпрыгнула от его неожиданно резкого тона, поэтому Ланкастеру пришлось улыбнуться.
— Я хотел поговорить с тобой. О поиске клада. О нашем поиске клада.
Синтия удивленно подняла брови, и Ник заторопился, чтобы она не перебивала его.
— Мне кажется, я должен взглянуть на дневник. Так сказать, свежим взглядом.
— В этом нет необходимости.
— Я не сказал, что это необходимо, просто я думаю, что это может помочь.
Синтия сложила руки на груди и упрямо вздернула подбородок.
— Синтия, позволь мне помочь. Ты сказала, что мы заодно, разве не так?
Ланкастер нахмурился. Синтия топнула ногой. Она была босиком, и Ник увидел крошечные розовые пальцы.
— Ты должен обещать, что, взяв журнал, не станешь проводить собственные поиски. Это я ищу клад, милорд.
Ланкастер, кивнув, продолжал смотреть на ее босую ногу.
— Ладно, — раздраженно согласилась Синтия. — Просто прочти его.
Николас наблюдал, как она пошла к себе в комнату, шлепая босыми ногами и покачивая появившимися бедрами.
— Иди сюда, — пригласила его Синтия, и он пошел следом за ней.
Синтия села на стул и открыла ящик стола.
— Вот он.
— Спасибо.
Николас взял дневник и почувствовал ладонью его шершавую обложку. Он не знал, что говорить. Разговор был закончен, но ему не хотелось уходить.
В тот момент, когда Синтия стала задвигать ящик стола, он заметил, что там лежит что-то еще.
— А что это там? Еще один рисунок? — Ланкастер протянул руку, и Синтия едва не прищемила ему пальцы.
— Ничего, — резко бросила она.
Это был еще один черновой набросок, выполненный мальчишкой.
— Похоже, что привычка шпионить за обнаженными купающимися жива в вашей семье.
— Что ты имеешь в виду?
— Твой двоюродный дедушка. Это похоже на рисунок обнаженной женщины в море. Или мужчины. Не могу сказать точно, потому что волны доходят ей или ему до пояса. А все остальное… определить невозможно.
Соски присутствуют и у мужчин, и у женщин. Он заметил, что волосы у изображенной фигуры были похожи на морские водоросли. Русалка, что ли.
— Мне кажется, это мужчина, — огрызнулась Син.
— Не уверен. Плечи достаточно широкие, но это может быть всего лишь нарушение пропорций. Я помню, о чем сам думал в одиннадцатилетнем возрасте, и очень много мыслей было связано с голыми женщинами.
— Ты можешь идти.
Наверное, это была не очень подходящая тема для разговора. Ник очень медленно и неохотно повернулся и побрел из комнаты. Но на всякий случай не стал закрывать за собой дверь, если Синтия вдруг захочет пойти следом.
Во всяком случае, дневник теперь был у него. Ведь он за ним приходил в ее комнату. Но удивительно, у него было такое чувство, что руки пусты, когда он сел рядом с камином и мрачно уставился на обложку. В верхнем углу угадывалось написанное имя «Эдвард», хотя чем пристальнее он присматривался, тем оно казалось незаметнее.
Ланкастер провел пальцем по надписи и осторожно перевернул страницу. «Эдвард Мерриуэзер, — гласила первая страница. — Весна 1797 года». Странно думать, что члены семьи Синтии десятилетиями лазили по этим скалам в поисках обнаженных фигур. А может, веками.
Первые несколько страниц, похоже, целиком были посвящены окоту овец, потом шло восторженное описание сезона стрижки. Эдвард Мерриуэзер, как сын добросовестного землевладельца, должен был знать все, что касается выращивания и разведения овец, и ему нравилось обучение, к которому он подходил весьма основательно. Мальчик был рассказчиком от Бога, описав все так, что Ланкастер узнал картинку из собственного детства. Несмотря на то что о скалах не упоминалось еще страниц тридцать дневника, Николас был очарован описанием жизни Эдварда.
— Ник?
Голос Синтии прозвучал настолько неожиданно, что он выронил дневник. Она стояла всего в пяти футах от него, сцепив руки перед собой.
— Похоже, я еще ничего не нашел. Хотя твой дядюшка оказался гораздо лучшим писателем, чем художником. Прирожденный рассказчик.
Синтия немного сдвинулась с места, и Ланкастер с досадой заметил, что теперь она надела толстые чулки.
— Не составишь мне компанию до ужина?
Ланкастер показал на кресло напротив себя.
Синтия кивнула и села, подобрав под себя ноги. Ник взял дневник и постарался вернуться к повествованию, но поймал себя на том, что постоянно украдкой бросает взгляды на Синтию, чтобы понять, куда она смотрит: на него или на пламя камина. Но она смотрела только на пламя камина.
Ланкастер скрестил ноги и попытался изобразить серьезность, хотя уже третий раз читал одну и ту же строчку.
«Дождь залил северное поле. Одна овца утонула, и теперь ее ягненок погиб. Я нашел предлог, чтобы избежать разделки туши, хотя отец не заметил. Он был…»
— Я хочу кое-что рассказать тебе, — произнесла Синтия, освободив его от необходимости притворяться, что читает.
Он быстро захлопнул дневник и положил его на узкий столик слева.
— Что такое?
— Наш недавний разговор… — Синтия замолчала, теребя нитку, вылезшую из юбки ее нового платья. — Я хочу кое-что прояснить.
У нее покраснели щеки. А может быть, это у камина слишком жарко. Ланкастер перевел взгляд ниже, на грудь Синтии, чтобы увидеть, далеко ли распространился этот жар.
— Что касается сада, — торопливо начала Синтия, — то моя драгоценность уже сорвана.
У нее покраснела шея, краска стала спускаться ниже.
— Прости? Сад? Мне кажется, ты смешиваешь метафоры.
— Я думала, ты предпочитаешь их основательно перемешанными, — с раздражением в голосе фыркнула Синтия.
— Прости. — Ланкастер повел плечами и постарался оторвать взгляд от ее покрасневшей кожи. — Так что ты говоришь?
— Ник, мой цветок уже сорван. Поэтому тебе не о чем беспокоиться.
— Твой цветок?..
Господи, о чем она говорит? Он прекрасно понимал метафору, но Синтия не может иметь в виду то, о чем он подумал.
Синтия сделала глубокий вдох.
— Я не девушка, Ник.
— Ты…
Несколько мгновений смысл ее слов не доходил до Ланкастера, а потом его словно ударила молния. Синтия не девственница. Теперь покраснела не только кожа девушки. Нику казалось, что вся комната окрасилась в пунцовый цвет.
