– Оставь это, – сказала баронесса повелительно. – Я никогда ему ничего не предлагаю, когда онъ нарушаетъ заведенный порядокъ и завтракаетъ одинъ, еслибы онъ даже былъ голоденъ.
Быстро вошелъ баронъ на террасу. Онъ оставилъ шляпу въ салонѣ и вѣтеръ слегка развѣвалъ его темныя кудри, которыя упрямо и самовольно разсыпались по его загорѣлому угловатому лбу, за который баронесса называла Шиллинговъ четвероугольными головами. Во всемъ остальномъ этотъ послѣдній представитель рыцарскаго рода сильно отличался отъ геркулесовскихъ фигуръ, смотрѣвшихъ изъ старыхъ золоченыхъ рамъ средней залы. Онъ очень измѣнился въ эти восемь лѣтъ: значительно похудѣлъ, а усиленное занятіе искусствомъ облагородило черты Шиллинговъ, въ которыхъ у старыхъ забіакъ и ярыхъ охотниковъ отражалась веселость и страсть къ наслажденіямъ, отняло полноту у высокой фигуры и придало ловкость движеніямъ. Онъ протянулъ руку женѣ и вѣжливо, но холодно поклонился канониссѣ, которая отвѣчала ему тѣмъ же. Она сѣла довольно далеко отъ нихъ, подвинула къ себѣ большую рабочую корзинку и принялась вышивать серебромъ по тонкому лиловому сукну.
– Письмо отъ донны де Вальмазеда, – сказала баронесса съ ироніей, дѣлая удареніе на иностранномъ имени и положила письмо на уголъ стола.
Баронъ разорвалъ конвертъ и быстро прочиталъ письмо, состоявшее всего изъ нѣсколькихъ строкъ.
– Мы должны ожидать нашихъ протеже дней черезъ восемь или десять, – сказалъ онъ, – но тебѣ, Клементина придется нѣсколько измѣнить программу размѣщенія гостей. Госпожа де Вальмазеда сопровождаетъ свою невѣстку, о чемъ она въ первый разъ упоминаетъ здѣсь, – онъ указалъ на письмо, – потому что Феликсъ настоятельно желалъ этого.
– Да… Одному Богу извѣстно, сколько желаній было у Феликса, которыя мы nolens volens[17] должны исполнять, – раздражительно прервала его баронесса.
Она сидѣла въ той же небрежной позѣ, только лежавшая на колѣняхъ правая рука нервно вертѣла между пальцами два сорванныхъ виноградныхъ листочка.
– Для этого нахальнаго человѣка домъ Шиллинга былъ всегда чѣмъ-то въ родѣ отеля; восемь лѣтъ тому назадъ онъ безъ всякой церемоніи явился сюда со своей похищенной невѣстой… Я рѣшительно протестую противъ такого прибавленія, Арнольдъ, довольно и того, что впускаю въ свой тихій домъ вдову съ ея шумными дѣтьми.
Баронъ Шиллингъ сѣлъ на соломенный стулъ и спокойно выслушалъ этотъ протестъ. Въ началѣ его супружеской жизни выраженіе добродушной заботливости и стремленіе образумить жену оживляли это мужественное лицо – теперь же каждая черта его выражала невозмутимое равнодушіе. Онъ вложилъ письмо въ конвертъ и сказалъ: „съ этой перемѣной мы должны помириться.“
– Ни за что! Это безпримѣрная навязчивость со стороны этой женщины, желающей непремѣнно сопровождать свою невѣстку…
– Я ужъ говорилъ тебѣ, что она должна это сдѣлать, – возразилъ баронъ, наморщивъ лобъ.
– Все равнo, для насъ не можетъ быть никакого „должна“, чтобы принять ее. Домъ Шиллинга не достаточно великъ для такого каравана.
Она выпрямилась въ сильномъ волненіи и поспѣшно разбросала по воздуху разорванные листья.
– У насъ такъ много мѣста, что ни тебѣ, ни мнѣ можно и не соприкасаться съ пріѣзжими, – возразилъ онъ. – Клементина, будь добра и благоразумна. Подумай, вѣдь это нашъ долгъ возвратить осиротѣлымъ дѣтямъ ихъ законныя права.
– Да, этой трогательной переспективой ты выманилъ у меня согласіе. Но потомъ я пришла къ убѣжденію, что поступаю несправедливо, принимая участіе въ этомъ планѣ; спроси Адельгейду, какъ она его называетъ…
– Непозволительной интригой, – воскликнула канонисса своимъ звучнымъ голосомъ.
Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ на нее черезъ плечо.
– А, вотъ откуда происходитъ перемѣна, – сказалъ онъ полугнѣвно, полунасмѣшливо. – Я и не подумалъ о твоемъ тайномъ духовномъ совѣтникѣ, Клементина.
Большіе черные глаза канониссы засверкали сквозь листву апельсинныхъ деревьевъ, стоявшихъ между ней и хозяиномъ дома, но она возразила спокойно и съ достоинствомъ: „Клементина можетъ засвидѣтельствовать, что я уклонилась отъ всякаго совѣта.“
– Прекрасно, – прервалъ онъ ее холодно; – да я рѣшительно не допустилъ бы вашего вмѣшательства, фрейлейнъ фонъ Ридтъ.
На это строгое рѣзкое замѣчаніе канонисса отвѣчала только пожатіемъ плечъ, а баронесса продолжала раздраженно:
– Пожалуйста, не взваливай на чужія плечи того, что я рѣшила по собственному убѣжденію. Я беру обратно данное слово; я не хочу болѣе этого, рѣшительно не хочу. И прошу тебя Арнольдъ, замолчи, не доводи меня до крайности.
– До какой? – спросиль онъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ и пристально глядя на дрожавшую отъ волненія женщину.
Она отвернулась отъ его пристальнаго вопросительнаго взгляда, и на ея губахъ мелькнула улыбка. Нечего было и думать о разумномъ соглашеніи, она продолжала настойчиво, хотя и не совсѣмъ твердымъ голосомъ: „ты не долженъ забывать, что я имѣю письменныя права на помѣстье Шиллингъ!“
Баронъ слегка поблѣднѣлъ, но остался совершенно спокоенъ.
– Я такъ же хорошо помню это, какъ и законное право, въ силу котораго я здѣсь хозяинъ. Послѣ всего этого я переговорю съ Биркнеръ о пріемѣ гостей.
– Отлично! Само собой разумѣется, что мои покои останутся неприкосновенными. Я вовсе не желаю, чтобы эта нищая испанская семья спала подъ дорогими занавѣсками, предназначенными для моихъ гостей, – пусть они помѣщаются внизу въ комнатахъ съ привидѣніями…
– Это было уже рѣшено, – прервалъ онъ ее жестомъ, не допускавшимъ дальнѣшихъ разсужденій.
– Надѣюсь, что эта чужестранка воспитана не по монастырски, и не настолько суевѣрна и невѣжественна…
Онъ всталъ, сунулъ полученныя письма въ боковой карманъ и вышелъ, не произнеся больше ни слова. Между тѣмъ баронесса поднялась и съ минуту стояла неподвижно, какъ бы обдумывая что-то, взоръ ея скользнулъ по канониссѣ, которая, казалось, совершенно равнодушно занималась своимъ вышиваніемъ, потомъ быстро побѣжала къ двери вслѣдъ за мужемъ. Какъ проворно могли бѣгать эти ноги! Какъ развѣвалось кружево ея утренняго чепчика, и бѣлый шлейфъ мелькалъ по полу.
Баронъ Шиллингъ сходилъ уже съ послѣднихъ ступеней широкой витой лѣстницы, когда жена его появилась на верху ея.
– Арнольдъ! – закричала она.
– Что тебѣ надо?
Послѣдовала пауза. Баронесса слышала, какъ ея мужъ сошелъ съ послѣднихъ ступенекъ, и шаги его уже раздавались по каменному полу.
– Арнольдъ, поди сюда! Я буду доброй, я хочу извиниться! – сказала она вполголоса, и въ этомъ подавленномъ тонѣ слышалась такая страсть, такая любовь, что невольно можно было представить себѣ эти худыя протянутыя для объятій руки.
