Голова маіорши исчезла, а совѣтникъ обхватилъ рyками своего барахтавшагося долговязаго наслѣдника и понесъ его съ лѣстницы.
Каждое слово, произнесенное его звучнымъ дерзкимъ голосомъ, было ясно и отчетливо слышно на террасѣ.
– Наглецъ, – проговорила испуганная и смущенная баронесса. – И я не могу просить Арнольда объ удовлетвореніи, такъ какъ дѣло касается несчастной Минки.
Она отступила за магнолію и окинула робкимъ и испытующимъ взглядомъ бульваръ, чтобы убѣдиться, что никто изъ проходившихъ тамъ не слыхалъ оскорбительныхъ словъ, обращенныхъ къ ней.
– Противное животное, – пробормотала она нервнымъ усталымъ голосомъ и въ изнеможеніи прислонилась головой къ стѣнѣ. – Оно опять убѣжало, къ великому удовольствію прислуги; о, я прекрасно понимаю эти штуки. Несмотря на мое строгое приказаніе, опять оставили отворенной наружную дверь на моей половинѣ, – она гнѣвно взглянула на прислуживавшую у стола дѣвушку, которая съ пустыми тарелками въ рукахъ только что хотѣла удалиться съ террасы.
– Я думаю, что это сдѣлали вы, Іоганна.
Дѣвушка обернулась на порогѣ, и теперь по лицу ея разлился яркій румянецъ.
– Я этого не дѣлала, сударыня, – сказала она скромно, но твердо, – я никогда не позволяю себѣ такого нарушенія своихъ обязанностей.
Она еще съ минуту оставалась на порогѣ въ ожиданіи какого нибудь приказанія или замѣчанія, потомъ безшумно удалилась въ сосѣднюю комнату.
– Я терпѣть не могу эту Анхенъ и должна выносить ея присутствіе, потому что такъ угодно Арнольду, – говорила баронесса недовольнымъ тономъ въ то время, какъ канонисса наливала ей чай и приготовляла все, какъ маленькому ребенку. – Развѣ я виновата, что меня морозъ подираетъ по кожѣ, когда она ко мнѣ приближается? Отъ нея какъ будто вѣетъ совершеннымъ смертнымъ грѣхомъ, – она есть и будетъ ребенкомъ Адама!… И къ тому же антипатичное лицо! Лицо, точно каменное, какъ будто у нея нѣтъ души, между тѣмъ какъ она полна страстей, – тогда послѣ ужасной катастрофы съ ея отцемъ она долго была какъ бѣшеная. – Баронесса пожала плечами. – Слишкомъ многаго требуютъ отъ моего самообладанія, вообще въ этомъ домѣ никогда нельзя имѣть столь желаннаго душевнаго спокойствія.
На тонкихъ губахъ канониссы мелькнула холодная улыбка.
– Ты, кажется, жалуешься, Клементина? – сказала она, и ея темные глаза строго и укоризненно смотрѣли въ лицо сидѣвшей противъ нея женщины.
– Кто такъ самовольно устроилъ свою судьбу, какъ ты, тотъ долженъ eй покоряться. Если бы ты не измѣнила своего благочестиваго намѣренія, то жила бы теперь въ блаженномъ покоѣ подъ непосредственнымъ покровительствомъ Божіимъ. Впрочемъ, – перемѣнила она разговоръ, увидавъ, что блѣдное лицо баронессы стало еще блѣднѣе и суровѣе, упорство и гнѣвъ очевидно преобладали надъ сознаніемъ собственной вины, на которую намекала канонисса, – Іоганна примѣрно исполняетъ свои обязанности и отлично помогаетъ экономкѣ. У нея іdée fixe[15], что невинность ея отца будетъ доказана.
– Да, и Биркнеръ утверждаетъ это всегда съ такимъ пафосомъ, она-то и портитъ дѣвушку, – проговорила баронесса лѣниво выпрямляясь. – Смѣшно! Глупая дѣвчонка такъ серьезно относится къ этому, точно замаранъ благородный старинный гербъ. – Она откинула съ висковъ волосы, къ которымъ пристали виноградные листья, съ досадой оттолкнула блюдо, которое eй придвинула канонисса и стала обмакивать въ чай сухари. – Это старая исторія! Кого она можетъ интересовать!… Moй свекоръ изъ-за болтливости Адама потерпѣлъ значительный убытокъ, что для меня было очень хорошо, такъ какъ со старикомъ невозможно было бы жить, если-бы онъ сдѣлался милліонеромъ благодаря угольнымъ копямъ, какъ тотъ вонъ…
При этихъ словахъ она указала на то мѣсто, гдѣ недавно изъ-за стѣны появлялась сѣдая голова хитраго совѣтника. Ея тусклые глаза на минуту засверкали гнѣвомъ, и апатичная сосѣдка внезапно превратилась въ непримиримаго врага.
– Прекрасное сосѣдство – это монастырское помѣстье, – проворчала она, – и изъ этой грубой семьи Арнольдъ выбралъ себѣ друга, „своего единственнаго друга“, какъ онъ его всегда называетъ.
– Да, Феликса Люціана, который увезъ танцовщицу, – добавила язвительно канонисса. – Свѣтская жизнь собрала вокругъ тебя странные элементы, Клементина…
Лицо баронессы омрачилось.
– Эти элементы никогда не касаются меня, – я всегда уклоняюсь отъ такого общества, – прервала она канониссу взволнованнымъ голосомъ. Но ты взгляни только на эти четыреугольныя головы Шиллинговъ тамъ въ большой залѣ! Нa всѣхъ лежитъ печать грубыхъ наклонностей, противъ которыхъ всякая борьба безсильна, – Арнольдъ называетъ это силой и отвагой. Сдержанность и отчужденіе вотъ единственныя слабыя орудія Шиллинговъ… До сихъ поръ я тебѣ еще не говорила, что мой мужъ соучастникъ одной семейной тайны, вслѣдствіе чего я, можетъ быть, въ скоромъ времени должна буду терпѣть подлѣ себя людей, которые, вѣроятно, внесутъ не мало шуму въ мою тихую жизнь, – въ домѣ Шиллинга скоро будутъ гости, которые…
Канонисса слушала ее очень внимательно, но шумъ отворяемой двери заставилъ баронессу замолчать; она взглянула въ ту сторону и сдѣлала быстрое нетерпѣливое движеніе рукой. Изъ салона вышелъ слуга, державшій на рукахъ Минку.
– Я хотѣлъ только доложить вашей милости, что бѣдное животное теперь совсѣмъ оправилось, – пробормоталъ онъ, смущенный гнѣвнымъ жестомъ баронессы.
– Хорошо, – сказала она. – Наказаніе не принесетъ eй вреда. Минка на весь день подвергнется строгому аресту и сегодня не должна больше мнѣ попадаться на глаза.
Слуга подалъ ей портфель, принесенный съ почты, и молча удалился. Въ салонѣ онъ исподтишка засмѣялся; въ подобныхъ случаяхъ за ненавидимой всѣми въ домѣ „черной канальей“, которую онъ только что величалъ при госпожѣ „бѣднымъ животнымъ“, обыкновенно очень нѣжно ухаживали, а теперь вдругъ такая немилость! Чего не могли сдѣлать неудовольствіе хозяина дома и жалобы прислуги, то сдѣлало грубое оскорбленіе посторонняго человѣка.
Почтовый портфель, принесенный слугою, былъ практически введеніемъ баронессы, „чтобы ни одно письмо не пропало по небрежности прислуги“, а потому всѣ приходившія въ домъ Шиллинга письма проходили черезъ руки хозяйки. Она отперла портфель и вынула все, что тамъ было. Она продѣлывала все это съ обычной аккуратностью, съ характеризовавшими ее граціозными движеніями, но вдругъ она вспыхнула и тонкіе пальцы ея дрогнули, какъ будто изъ одного изъ конвертовъ выползъ паукъ. Конвертъ этотъ былъ съ траурными каемками и съ прекрасно вырѣзаннымъ гербомъ на печати.
