Его собственная жизнь, за исключеніемъ смерти отца, не потерпѣла никакихъ потрясеній. Его слава, какъ художника, постоянно возрастая, перешла далеко за предѣлы Германіи, и его могучій талантъ къ величайшей радости стараго барона, смѣшанной съ огорченіемъ, сдѣлался источникомъ, изъ котораго неожиданно полилось золото, возстановившее пошатнувшееся состояніе Шилллиговъ и сдѣлавшее безполезной „недостойную безчеловѣчную жертву бѣднаго Исаака“ какъ съ горькимъ сарказмомъ выразился незадолго до смерти старый отецъ, жестоко обвиняя себя.
Баронъ Шиллингъ жилъ почти исключительно своимъ искусствомъ. Онъ выстроилъ въ саду и отдѣлалъ великолѣпную мастерскую, которую однако часто покидалъ, много путешествуя и живя то въ Италіи, то во Франціи, преимущественно же въ Скандинавіи, потому что она наиболѣе соотвѣтствовала его идеямъ, которыя онъ олицетворялъ въ своихъ картинахъ. Но всюду, гдѣ его ни встрѣчали на улицахъ Рима, Парижа, Стокгольма, его видали подъ руку съ длинной, бѣлокурой, блѣдной женщиной, весьма изящно одѣтой, но почти всегда во все сѣрое.
Она, очевидно, отказалась отъ борьбы съ артистической дѣятельностью мужа послѣ долголѣтней проповѣди о своей горячей ненависти къ малеванью, послѣ того какъ она тщетно старалась всѣми силами воспрепятствовать постройкѣ мастерской въ древнемъ дворянскомъ домѣ, послѣ всѣхъ потрясеній ея слабыхъ нервъ. Никогда эти старанія не имѣли никакого дѣйствія на веселое спокойствіе, на расположеніе духа ея мужа, не только на его любовь къ живописи и вдохновеніе. Этотъ молодой человѣкъ къ ея удивленію былъ еще менѣе податливъ, чѣмъ ея старый строгій духовникъ, – великолѣпная мастерская воздвиглась на ея глазахъ, прекрасныя картины оканчивались одна за другой, ненавистныя модели, не стѣсняясь, ходили мимо „хозяйки дома“, и еще болѣе ненавистная „плата за живопись“ присылалась на имя знатнаго барона Шиллинга… Итакъ молодая женщина предпочла охранять преисполненное опасностей призваніе своего мужа, тѣмъ болѣе, что скрываемая ею страстная любовь указывала ей этотъ постъ. Ея слабое здоровье запрещало ей утомительныя путешествія, но тѣмъ не менѣе она предпринимала ихъ. Она безъ всякихъ возраженій со своей стороны и безъ требованій съ его приказывала все укладывать, какъ только онъ назначалъ день отъѣзда. Она ходила съ нимъ по всѣмъ музеямъ и картиннымъ галлереямъ, спускалась въ ущелья, поднималась на вершины горъ и молча сидѣла возлѣ него съ вѣчнымъ вышиваніемъ въ рукахъ, когда онъ начиналъ рисовать.
Въ артистическомъ кружкѣ баронессу ненавидѣли за тотъ важный видъ, съ которымъ она уклонялась отъ всякаго пониманія художественныхъ дарованій своего мужа и вообще искусства, и когда въ 1866 году баронъ Шиллингъ внезапно явился на мѣсто военныхъ дѣйствій въ Богеміи въ качествѣ кавалера ордена св. Іоанна и вмѣстѣ съ тѣмъ въ качествѣ живописца и дѣлалъ походы, то его знакомые художники радовались, что „таскавшаяся подлѣ него длинная сѣрая тѣнь“ на этотъ разъ должна была отстать отъ него и остаться дома. Высшее общество, напротивъ, находило, что она хотя и некрасива, но совсѣмъ comme il faut[13] со своими гордыми манерами. На ея визитныхъ карточкахъ стояло два знатныхъ почтенныхъ имени, она была единственной наслѣдницей богатаго барона Штейнбрюкъ и строгой почти до фанатизма католичкой – все это доставляло ей не мало почета и уваженiя, въ особенности, въ Римѣ.
Къ немалому удивленію окрестныхъ жителей въ послѣдніе зимніе мѣсяцы въ домѣ Шиллинга ежедневно дымились трубы, и каждый вечеръ зажигался газовый фонарь у подъѣзда; но наступила и прошла весна, а въ бель-этажѣ каждое утро продолжали подниматься занавѣски и изъ-за нихъ виднѣлись кружевныя и шелковыя драпировки. Говорили, что баронъ Шиллингъ работаетъ надъ большой картиной и потому удалился сюда отъ общества. Его рѣдко видали въ переднемъ саду, и еще рѣже въ окнахъ бель-этажа, гдѣ жила баронесса… Между тѣмъ онъ ѣздилъ верхомъ по окрестностямъ; онъ ѣздилъ всегда одинъ и часто забирался на непроходимыя тропинки, чтобы срисовать прекрасное дерево или выступъ утеса.
Его мастерская находилась въ саду, лежащемъ за домомъ какъ разъ среди густо населенной части города, но садъ былъ такъ великъ, что въ срединѣ его царствовала глубокая тишина, точно въ уединенномъ паркѣ. Въ семнадцатомъ столѣтіи гордые рыцари выставили на восточномъ фасадѣ дома среди зелени буксовъ огромный гербъ Шиллинговъ; розмариновыя и тисовыя изгороди были подстрижены въ видѣ вазъ, пирамидъ и громадныхъ птицъ и перемѣшивались съ гротами изъ раковинъ и безобразными каменными статуями. Эти лишенныя всякаго вкуса сооруженія почитались всѣми потомками до барона Крафта, который со своимъ здравымъ смысломъ уничтожилъ это безобразіе. Изувѣченнымъ деревьямъ и кустарникамъ предоставлено было разрастаться, какъ имъ угодно, устроены были прекрасныя лужайки, посажены хорошія молодыя деревья, и всѣ ручейки и фонтаны, вытекавшіе изъ птичьихъ носовъ и ртовъ жабъ, теперь вытекали самымъ естественнымъ образомъ изъ мшистыхъ камней и, весело журча, струились серебристыми нитями по лужайкамъ до самаго пруда, обсаженнаго молодыми здоровыми липами, служившими убѣжищемъ для простыхъ и черныхъ дроздовъ, зябликовъ и пугливой иволги, сладкіе цвѣты клевера на лужайкахъ усѣяны были жужжащими пчелами и шмелями, а для лакомыхъ бабочекъ было много клумбъ, переполненныхъ лѣтними цвѣтами… Съ восточной стороны садъ отдѣлялся стѣной отъ уединенной улицы. Густыя сосны въ перемежку съ лиственными деревьями закрывали каменную стѣну, и къ этому то лѣсочку мастерская была обращена своимъ свѣтлымъ оштукатуреннымъ фасадомъ и смотрѣла на этотъ зеленый оазисъ, полный благоуханія и птичьяго пѣнія.
Стеклянная дверь, которая вела изъ комнатъ верхняго этажа на южную галлерею нижняго этажа, была настежь открыта. Съ ближайшихъ горъ черезъ хвойный лѣсъ дулъ свѣжій утренній вѣтерокъ, лѣниво и медленно вливался въ открытый салонъ и проникалъ въ цвѣтущую оранжерею, наполнившую благоуханіемъ четыреугольникъ террасы, окруженный каменной балюстрадой. Высокія густо разросшіяся верхушки деревьевъ такъ близко прилегали другъ къ другу, что въ комнатѣ, несмотря на яркій ослѣпительный свѣтъ утра, было сумрачно и прохладно.
Накрытый для завтрака столъ уютно стоялъ въ уголкѣ, тамъ, гдѣ подлѣ великолѣпной магноліи карабкался пo стѣнѣ дикій виноградъ, часть котораго, перекинувшись черезъ балюстраду, старалась зацѣпиться своими длинными тонкими усиками за ближайшую колонну. Пестрые попугаи арасъ бѣшено раскачивались на своихъ стойкахъ подъ апельсинными деревьями и съ пронзительными криками протягивали шею къ корзинкѣ съ печеньемъ; съ крыши дома слетали стаи воробьевъ, покушавшихся напасть на завтракъ, потомъ появилась Минка робко и поспѣшно, какъ будто она дезертировала въ отворенную дверь.
