Многолюдные улицы и заляпанные конским навозом мостовые Лондона мгновенно утратили свою привлекательность. Вдыхая свежий воздух, он с отвращением думал об удушливом запахе сажи и других вредных и нездоровых запахах большого города.
Деревня. Земля и воздух. Солнце и зелень леса.
Возможно, настало время вернуться домой. Туда, где многочисленные Дуайты ходили по земле до него. Место, где укоренялось и росло все живое. Место, которым он мог бы гордиться и передать будущим поколениям.
— Как видите, сэр, использование вдоль канавы низкой изгороди позволяет открыть вид на реку.
Слова Элизы прервали его размышления.
— Браун оставил эту линию кустов, чтобы определить место, где он открывается. Я имею в виду вид. Умно придумано, разве не так?
— Так. — Он достал блокнот и карандаш. — Интересно также, как он использовал…
Последующие несколько часов они пересекали поля, взбирались и спускались с холмов, изучали контуры земли и то, каким образом этот знаменитый дизайнер использовал форму, цвет и текстуру растений так, чтобы они вели взгляд человека по этому естественному ландшафту. Это был замечательный опыт, который радовал еще больше от того, что рядом была такая спутница, как Элиза. Гриф восхищался не только ее прелестной фигурой, но и живым умом.
Элиза была умна, много знала и умела рассуждать. Но больше всего его восхищала ее страстность. У нее загорались глаза, когда она описывала что-то, что будило ее воображение.
Черты ее лица тоже были выразительны, особенно после того, как она расслабилась и перестала следить за собой. Когда она не соглашалась с ним, у нее подрагивали уголки губ, а выражая свой скептицизм, она выгибала одну бровь. Все оттенки чувств были мимолетны, почти неуловимы, и их легко можно было не заметить.
Он догадался, что она научилась скрывать свои чувства.
Он был заинтригован и провоцировал ее на споры, испытывая удовольствие от того, что она не боялась высказывать свое мнение. В Лондоне многие из его знакомых были либо подхалимами, либо соблазнительницами. Было приятно оказаться рядом с человеком, который был самим собой.
После того как они закончили осматривать южную часть поместья, они прошли через рощицу буков и вышли на берег озера к беседке в классическом греческом стиле.
— Устали? — спросил он, чувствуя себя немного виноватым за то, что заставил ее пройти такое расстояние.
— Проголодалась, — ответила она, глядя на корзину. — Я надеюсь, что вы запаслись достаточным количеством еды.
— Хватит, чтобы накормить армию.
— Ха! Может быть, армию колибри. Я видела, как знатные лондонские леди обедают. — Она втянула щеки и с убийственной точностью изобразила, как светские красавицы откусывают крохотные, не больше горошины, кусочки. — Извините, но после нашей прогулки я могла бы съесть…
— Только не говорите, что скушали бы лошадь, — с преувеличенным ужасом на лице сказал Гриф. — Я очень люблю своего Демона. — Он поставил на землю корзину. — К тому же он вряд ли вкусный.
— Слишком жесткий, — согласилась Элиза. — Надеюсь, что под этой салфеткой вы припрятали что-нибудь получше. Иначе мне придется грызть ваш…
Гриф неожиданно напрягся.
— …сапог, — закончила она.
— Могли бы согласиться и на локоть. Этот сапог стоит больше, чем рука и нога, вместе взятые, — ответил он, наслаждаясь этой шутливой перебранкой.
— А я-то думала, что вы богатый.
— Это не противоречит истине. Но никакая сумма не могла бы компенсировать потерю Прескотта и его тайного рецепта замешенного на шампанском крема, которым он чистит мою обувь. Вы представляете, как трудно в наши дни найти камердинера?
— Какой же вы франт.
Он не мог припомнить, получал ли он когда-либо удовольствие от беседы — настоящей беседы — с леди. Возможно, этому мешало то, что разговоры с противоположным полом были, как правило, словесной игрой, целью которой было приглашение покувыркаться в постели.
— Господи, неужели ваш камердинер контролирует вашу жизнь?
— Он контролирует мою одежду, что фактически то же самое, — ответил Гриф. — Я же не могу разгуливать по Лондону совершенно голым. Могут не понять.
При этих словах она потупилась, и ее взгляд стал следить за прыгающим по мшистым камням кузнечиком.
Проклятие. Ее опущенный взгляд и упавшие на лицо локоны не могли скрыть смущения.
— Вы что предпочитаете — грудку или ножку? — спросил он, доставая из корзины жареного цыпленка, в надежде что юмор поможет восстановить их непринужденную беседу.
Но ее спина напряглась.
Черт побери… Он не сразу понял, что она еле сдерживает смех, и позволил себе расслабиться.
— Я думаю, вы выберете грудку, — сказала она, и ее губы все еще дергались.
— Мне нравится и то и другое. — Он усмехнулся. — Давайте я отрежу нам обоим по куску этих деликатесов.
Элиза кивнула.
— А что у вас есть еще? — Заглянув под салфетку, она вынула хлеб с хрустящей корочкой, кусок мягкого сыра и кувшин яблочного сидра. Последним появился торт, и она аккуратно поставила его рядом с собой.
— Я прошен за все свои прошлые прегрешения? — спросил он, передавая ей тарелку.
— Я скажу вам после того, как попробую торт.
Гриф понял, что свежий воздух и длительная прогулка тоже вызвали у него хороший аппетит. Сняв пальто, он наложил себе в тарелку гору еды и принялся есть.
— Как же вкусно, — пробормотала Элиза, отламывая еще кусок от острого чеддера, и положила на него порцию маринованных фруктов.
Ему понравилось, с каким удовольствием она ела. В ее наслаждении от вкуса еды было что-то грубовато-чувственное. А вид ее рта, смакующего…
Гриф решительно отогнал от себя развратные мысли.
Он сделал еще глоток сидра, а потом, откинувшись назад на локтях, стал наблюдать за тем, как ветерок шелестит в листьях дерева, под которым они сидели. Этот ветерок, а также тепло, исходящее от нагретых солнцем камней, привели его в еще более умиротворенное настроение.
— Вы были правы, — услышал он голос Элизы. — Ну, скажем, наполовину. Продуктов в корзине осталось по крайней мере на полк. — Звякнула вилка. — Однако да простит меня Бог, я не собираюсь делиться тортом ни с кем, кроме вас.
— Он вам понравился? — не открывая глаз, спросил он сонным голосом.
— Вкус изумительный. — У самого его бедра зашелестели юбки. — Вот, вы должны попробовать кусочек.
Он открыл один глаз. В ее миндалевидных глазах плясал веселый огонек, и он почувствовал, что в последнее время ему очень хотелось именно орехов.
— Если вы настаиваете.
