Раздался короткий стук в дверь, и в комнату вошла леди Торнборо. Ее темное муаровое платье переливалось на свету и очень шло к серым глазам пожилой дамы.
– Дай-ка мне посмотреть на тебя. Просто не верится, что эта прекрасная леди – моя внучка. Ты повзрослела, приобрела жизненный опыт, и ты все еще очень красива – завидное сочетание качеств для любой женщины. – Внимательно глядя на Лиззи, она чуть развернула ее в профиль. – Я бы не сказала, что ты многое взяла от матери. Пожалуй, тебе досталась ее изящная фигура, но ты куда меньше ростом.
Разумеется, искать в Лиззи черты матери Рии было делом вполне безнадежным. Скрывая смущение, она отступила на несколько шагов, выпрямилась, расправила плечи и воскликнула:
– Я высокая, даже очень высокая! Вот увидите, на балу у Бошанов каждый второй джентльмен будет ниже меня.
– Ну это вряд ли, – улыбнулась леди Торнборо. – Зато прямо сейчас я вижу, что ты – копия своего отца не только внешне, но и по характеру. Такая же самоуверенная.
– Я действительно похожа на него? – спросила Лиззи. В последние несколько недель она задавала себе этот вопрос всякий раз, когда проходила мимо портрета сэра Герберта.
– Безусловно, – заверила леди Торнборо.
– Милая, милая бабушка… – с волнением произнесла Лиззи. У нее больше не осталось сомнений в том, что она – Торнборо. Пусть не та, за которую себя выдавала, но все равно Торнборо.
Она повернулась, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Леди Торнборо покачала головой и проговорила:
– Довольно, дорогая. Пора ехать. Карета давным-давно подана.
– Я тут ни при чем. Во всем виновата Марта, – с шутливым негодованием возразила Лиззи. – Она причесывала меня целую вечность.
Марта едва заметно улыбнулась.
– Миледи, я бы справилась куда быстрее, если бы вы не вертелись и сидели спокойно.
– Как несправедливо устроена жизнь! Чем больше я хочу покинуть этот стул, тем дольше мне приходится на нем оставаться. – Лиззи вздохнула и следом за «бабушкой» вышла из комнаты. Пройдя несколько шагов, вдруг остановилась.
– В чем дело, дорогая? – осведомилась леди Торнборо.
– Мне надо взять веер. Я догоню вас через секунду.
Когда Лиззи вошла в спальню, Марта сидела за туалетным столиком и внимательно смотрела на заключенный в рамку силуэт Рии. О чем она думала? И почему вскочила с таким испугом, как только открылась дверь? Вскочила так, словно ее застали на месте преступления…
– Я вернулась за веером, – объяснила Лиззи.
– Простите, миледи, это моя оплошность, – сказала Марта и, не поднимая глаз, протянула ей веер.
– Мне всегда казалось, что этот силуэт сильно отличается от оригинала, – с безмятежным видом сообщила Лиззи. – Взять хотя бы нос. Он куда лучше моего. – У них с Рией и впрямь были разные носы. И очаровательный вздернутый носик Рии нравился Лиззи гораздо больше, чем ее собственный, прямой и чуть длинноватый. – Очевидно, художник решил, что ему больше заплатят, если он слегка приукрасит меня.
Марта в растерянности молчала. Что ж, оно и понятно. Согласиться с Лиззи – значило бы признать, что во внешности госпожи имелись изъяны.
Из коридора донесся голос леди Торнборо:
– Марта, ступай в гостиную и принеси мне нюхательную соль!
– Бабушка тоже явно переоценивает мою привлекательность, – лукаво улыбнулась Лиззи. – Она уверена, что на балу при моем появлении все дамы дружно попадают в обморок от зависти.
Марта добродушно усмехнулась, но перед тем, как выйти из спальни, еще раз украдкой взглянула на силуэт в рамке. Видимо, несмотря на все старания, Лиззи пока не удалось до конца развеять сомнения старой верной служанки.
Сидя напротив Джеймса в библиотеке Торнборо, Джеффри в который уже раз достал из кармана часы.
– Дамы определенно запаздывают, – пробурчал барон.
Ему не терпелось поскорее увидеть Рию. В последнее время его постоянно посещало такое желание, и оно напоминало неутолимую жажду – когда с каждым глотком все больше хочется пить.
– Ничего удивительного. Видишь ли, Рия необыкновенно трепетно относится к своей внешности, – сказал Джеймс, после чего поправил лацканы фрака и смахнул пылинку с рукава, наглядно продемонстрировав тот самый трепет, о котором только что упомянул.
Джеффри заметил на столе под стопкой газет какую-то книгу. От нечего делать он достал ее, взглянул на название и спросил:
– Тебе нравятся стихи лорда Теннисона?
Джеймс покачал головой:
– Нет-нет, поэзия наводит на меня скуку. Когда-то я выучил несколько сонетов и пользуюсь ими от случая к случаю, чтобы настроить даму на романтический лад.
«От случая к случаю?» Джеффри подозревал, что таких случаев, как и дам, у Джеймса было предостаточно.
– Эту книгу читает Рия, – добавил Джеймс.
– Неужели? – удивился барон. – Я не знал, что Рия увлекается поэзией.
– Раньше за ней не водилось ничего подобного. Видимо, этот недуг поразил ее в Австралии.
– Недуг? – переспросил Джеффри. – Ты считаешь любовь к поэзии болезнью?
– Конечно, недуг. Вдобавок – неизлечимый.
– В таком случае я тоже болен, – улыбнулся Джеффри.
– Вот именно, – многозначительно произнес Джеймс. – Кто бы мог подумать, что у вас с Рией найдется столько общих интересов?
– Да, кто бы мог подумать… – пробормотал Джеффри, перелистывая страницы книги.
Одно из стихотворений называлось «Аделин»:
О, таинственное чудо,
Улыбнись мне, Аделин!
Точно вышла из богинь,
Не печалься, не грусти,
Мне прекрасней не найти:
Белокура, синеока,
Губы – розы розовей…[1]
Джеффри вдруг понял, что читает вслух, потому что Джеймс заметил:
– Неплохо. Вполне может пригодиться для ухаживаний за блондинкой.
Мне прекрасней не найти:
Белокура, синеока,
Губы – розы розовей…
«С тем же успехом Теннисон мог бы назвать это стихотворение “Виктория”», – подумал Джеффри и тотчас услышал:
Подойди ко мне скорее,
Вырви сердце из груди.
В дверях библиотеки стояла Рия – ослепительная, как бриллианты, сверкавшие у нее на шее и запястье. Ее темно-синее платье оттеняло светлые локоны и подчеркивало глубину фиалковых глаз, а голос звучал… почти страстно.
Джеффри встал и закрыл книгу. Кажется, у него дрожали руки. «Вырви сердце из груди…»
– Я вижу, вы знаете это стихотворение.
Рия кивнула:
– Да, Эдвард часто читал его наизусть, только менял «Аделин» на «моя Рия». Он говорил, что муза Теннисона, должно быть, выглядела в точности, как… я. Конечно, от этого страдала рифма, и стихотворение немного проигрывало, но я отдала бы все на свете – только бы снова услышать, как Эдвард читает его.
