К тому же во времена, пришедшиеся на раннюю молодость Галактионова, слово «игра» было на слуху. Правда, чаще всего оно имело отношение к азартным забавам. Так случается, когда в обществе наступает затишье после бури. Напряженные нервы протестуют против покоя, человеку становится скучно, он жаждет взбодриться.
Но, как понял со временем Галактионов, любая игра – это игра на деньги. Она шла и внутри сообщества, в которое он вошел. Незаметная простому глазу, тем более восторженному, как его, присыпанная словесной мудростью, прикрытая впечатляющими ритуалами, но она шла.
Однажды они ехали с Игнатовым в Бат, чтобы обсудить очередной период из жизни средневековых рыцарей. Переезжая из страны в страну, опасаясь грабежей, они придумали, как обезопасить себя.
– Подумать только – если они по предъявлении письма в чужой стране получали столько, сколько оставили в своей… Значит, мы можем считать это зачатками мировой банковской системы, – горячился Михаил Александрович.
– Мы обсудим это сегодня, – осадил его друг. – Давайте поговорим о том, что предложат сегодня вам, друг мой Галактионов, – тихо сказал Игнатов.
– Мне? – изумился Михаил Александрович. – Я весь внимание.
– Надеюсь, вы не прочь поддержать нынешнюю банковскую систему, – тихо спросил Игнатов, – новыми поступлениями на ваш счет?
Галактионов повернул к нему идеально причесанную голову.
– Но каким образом? – быстро нашелся он, заметив, что лицо старшего друга серьезно.
– Я уже сказал, что вам готовы сделать интересное предложение.
– Какое?
– Вложить деньги в небольшую фирму.
– Но у меня так мало денег. Вы знаете это, Игнатов.
– Мало и вложите.
– Что же выпускает фирма? – спросил Михаил Александрович.
– Тончайшее дамское белье, – ответил Игнатов и заранее улыбнулся, готовясь насладиться лицом, которое сейчас он увидит.
Михаил Александрович расхохотался. Он хохотал как оглашенный. Игнатов, позволяя ему вдоволь выразить свои чувства, отвернулся к окну кареты. Он разглядывал покойные пейзажи. Белоснежные овцы на ярко-зеленой траве всегда вызывали одно и то же чувство. Он определял его как умиление.
Галактионов, думал он, молодой мужчина, конечно, осведомлен, что у всякой женщины между платьем и телом надето еще кое-что. Он наверняка видел разные варианты – у деревенских девушек в своем имении, у актрис в Москве, у дам полусвета в городах Европы. А также у молоденьких продавщиц в Лондоне. Он заметил, что у Михаила Александровича особая тяга к очень молоденьким девушкам.
Наконец Галактионов повернулся к спутнику и задал вопрос:
– Но для кого… из них?
Теперь хохотал Игнатов. Казалось, от громового раската за окном пустились врассыпную овцы, они понеслись вскачь не хуже каких-нибудь жеребят.
– Все, что угодно, – вытирал глаза Игнатов, – я ожидал от вас, милый мой Миша. Недоумения, смущения, сомнения в выгоде подобного вложения золотых рублей. Я позволил вам посмеяться, расценивая это как смущение. Но столь тонкого подхода к делу – нет. Ах, Галактионов, вы тайный наш повеса, – погрозил он пальцем юному другу. – Но вижу главное – вы согласны?
– О да, – ответил Михаил Александрович. – Я полагаю, что это белье тончайшее, нежнейшее, словно…
Игнатов поднял руку.
– Прошу прощения, качество, крой, размер мне не поручено обсуждать. И я не желаю сам. – Игнатов был без ума от своей жены, и все это знали. У него уже было семеро детей. А через месяц он ожидал восьмого. – Хотите, я скажу кое-что другое?
Михаил Александрович кивнул:
– Хочу. Я всегда слушаю вас с радостью.
– Не прогадаете. Со временем, если пожелаете, можете стать сэром Майклом не только в узком кругу, – заметил Игнатов.
Михаил Александрович понимал, о чем говорит его друг. Все, что связано с женскими удовольствиями, способно принести прибыль.
– Сколько мне будет положено отчислять на общие радости? – спросил он.
– Как и всем. Три процента.
Галактионов кивнул. Что ж, это замечательно…
Надо признаться, он много раз думал, прогуливаясь по лондонским улицам, оглядывая вывески, как бы хорошо было вложить свои, хотя и небольшие, деньги здесь во что-то основательное и вечное. Наблюдая, как, перебирая ключи, открывает свою мастерскую оружейник, он думал – вот вечное. Но эта мастерская на Бонд-стрит наверняка семейное дело. Ничего не выйдет, дорогой, осаживал он себя.
А гуляя по Риму, он тоже думал о вечном – хорошо бы вложить деньги в мастерскую, которая шьет одежду для святых отцов. Но это дело – семейное.
Но, как говорят, о чем думаешь, то и случится. Случилось. Ему предложили вложить деньги в дамское белье.
А теперь, почти через два десятка лет, он готов был вопить от восторга. Не-ет, не снисходительное – это замечательно. Это чудо! И вот оно пришло к нему в виде бумаг, которые лежат перед ним на столе и кричат ему: ты не прогадал, Галактионов!
Новости из банка подняли настроение, и он смело открыл другой пакет с иностранными марками.
Это было письмо из обувной мастерской. Он заказал себе еще одни ботинки у знаменитого мастера на Кинг-стрит в Лондоне. Венчальные, как мысленно он называл их. Ему сообщали, что колодка по мерке, снятой с его ноги, готова.
Что ж, это будут, возможно, самые лучшие в его жизни ботинки и самые дорогие. А колодка останется на хранении в подвале, чтобы потом в любое время он мог заказать по ней новую пару.
Галактионову понравилась эта лондонская мастерская своей нетривиальной историей. Основатель фирмы, хромой парнишка по фамилии Лоуп, уехал в свое время – и не такое уж давнее – в Австралию и там начал шить обувь для золотоискателей. Крепкие сапоги пользовались спросом. Но не только крепость кожи, ниток и удобство колодки привлекало их. Тайна! Она заключалась в полом каблуке. В нем выносили за пределы прииска золото, краденое, конечно…
А потом парень вернулся и открыл мастерскую, которая стала знаменитой, а хозяин богат.
Как он назвал эти ботинки? – переспросил он себя. Венчальные? Они будут готовы к осени? Он на самом деле собрался на такой шаг?
Внезапно Михаил Александрович похолодел. Да что это он себе придумал? Венчальные ботинки? А если он передумает, то что же, их ведь и надеть нельзя?
Взволнованный Михаил Александрович вскочил из-за стола и заходил по кабинету.
Ему мерещились ботинки, они надеты на его ноги и стоят рядом… с ножками в прелестных крошечных туфельках.
А чьи же это ножки? У Елизаветы Степановны ноги большие, хотя туфли на ней всегда отменные.
«Ну… ну же! – подгонял он себя. – Да брось ты таиться от самого себя. Знаешь, чьи ножки видишь рядом со своими…
Так почему ты не мчишься за ней следом? Чего ты ждешь? Вон же бумаги из банка, по ним ясно – ты снова богат. Значит, ты можешь не просто обнять ее, прижать к сердцу, но укутать в самые дорогие меха, осыпать жемчугом и…»
