Конюшня казалась вымершей. Ни собаки, ни конюхи не подняли шума, когда друзья, прокравшись к третьим воротам, толкнули створку и проскользнули во двор. Как и в большинстве городских домов, терраса Бенс-Джонсов выходила не в сад, а в маленький дворик, где держали уголь, чаны с мусором и огромную бочку для дождевой воды.
– О, это вы! – робко подала голос затаившаяся в тени девушка.
– Мисс Бенс-Джонс, – тихо произнес Роуленд, успокаивающим жестом протягивая вперед руку.
Дрожа от холода, она плотнее закуталась в плащ. Зубы ее выбивали дробь. Ривз бесшумно затворил ворота.
– Мы принесли с собой пачку писем Блейкли, копии тех, что он посылал вам после смерти вашего отца.
Мисс Бенс-Джонс потянулась за письмами, накидка ее слегка распахнулась, приоткрыв ночную сорочку.
– Благодарю вас. Я думала… я думала, он… – Она замолчала, прижав письма к груди, потом прерывисто вздохнула. – Я не знала, что и думать.
– Как и Блейкли, – прошептал Роуленд, стараясь придать голосу мягкость. Его душил гнев, но не на нее, а на ее брата. Приходилось напоминать себе об этом, чтобы не задеть неосторожным словом и без того запуганную мисс Бенс-Джонс.
– Кит хочет, чтобы я вышла замуж за его друга, мистера Прайса, – призналась мисс Бенс-Джонс. – Он постоянно твердит, что жених забыл обо мне, бросил меня. Подчас от его слов мне хотелось заплакать. Но я подумать не могла, что брат прячет от меня почту. Должно быть, мои письма к Джону тоже оказались перехвачены?
Ривз угрюмо кивнул.
– А леди Бенс-Джонс?
– Мама говорит, что я должна благодарить брата, который заботится о моем благополучии, – ответила она, но тон ее ясно показывал, что она не разделяет мнение матери.
– Какая спинка вам больше по вкусу? – спросил Генри, склонившись над книгой образцов «Стоун энд Нортс». – В форме щита или в форме лиры?
Заглянув ему через плечо, Ливи скользнула взглядом по странице с рисунками стульев.
– Мне казалось, арендованные вами комнаты уже меблированы.
– Стулья там безбожно скрипят, а ящики стола выдвигаются с великим трудом, – пожаловался Генри, перелистывая страницу. – Вдобавок ковры местами протерлись, а о состоянии матраса даже говорить не хочется. Возмутительное убожество, учитывая, сколько я плачу за эту квартиру. Сплошная рухлядь. Обстановка могла бы быть куда приличнее.
Ливи зевнула, прикрыв ладонью рот. Когда она осматривала комнаты, меблировка показалась ей превосходной, но в подобных вещах Генри всегда отличался большей придирчивостью. Должно быть, мебель в Холиншеде тоже вызывала у него отвращение. Ливи порадовалась в душе, что отец решил не оставлять замок Генри. Она твердо верила: Холиншед должен принадлежать тому, кто его любит. Тому, кто способен оценить его особую красоту, своеобразие, неповторимость. Замок заслуживал восхищения.
– Что скажете, кузина? – Генри выжидающе поднял брови.
– Спинки в форме щита, – сказала Ливи, указав пальцем на рисунок. – Эти стулья выглядят мужественнее. Спинки в форме лиры больше подходят для гостиной или для дамского будуара.
– Полностью согласен, – проговорил Генри с излишней живостью, будто стараясь заслужить одобрение кузины.
Ливи на мгновение представила себе Холиншед, заставленный маленькими золочеными стульями, и невольно содрогнулась. Отогнав кошмарное видение, она медленно прошлась по залу. В магазине пахло деревом, апельсиновым маслом и пчелиным воском. Возле обоих окон, выходивших на солнечную сторону, стояли столики, на которых высокими стопками лежали книги с образцами. Генри настоял, чтобы Ливи сопровождала его. Похоже, он не сомневался, что посещение магазина доставляет ей удовольствие. Ливи понятия не имела, почему он так решил. Ее горничная стояла на улице и, терпеливо ожидая, когда выйдет госпожа, играла лентами шляпки.
Сообщив о своем выборе владельцу магазина, Генри повел Ливи к дверям. Едва они вышли на улицу, как невдалеке показался сверкающий черный фаэтон, украшенный зеленой с золотом отделкой. Великолепная пара гнедых лошадей шла резвым аллюром, высоко вскидывая ноги. Ими ловко управляла сестра Девира. Рядом, вальяжно развалясь, сидел лорд Садбери, его вытянутая рука покоилась на спинке скамьи. Благодушный, самодовольный, он походил на кота, поймавшего канарейку.
Заметив Ливи, графиня улыбнулась и, проезжая, коснулась хлыстом края шляпы, как это сделал бы джентльмен. Ливи помахала в ответ. Потрясенный Генри издал невнятный возглас, в котором явственно слышалось неодобрение.
– Рад видеть, что эта дама оставила попытки завлечь в свои сети вашего отца, – произнес он, презрительно скривив губы. – Садбери куда больше подходит этой интриганке.
– Господи, о чем это вы? – воскликнула Ливи, не в силах сдержать досаду. Почему Генри позволяет себе говорить в подобном тоне об ее отце и о сестре Девира? Должно быть, пальцы Ливи невольно сжали локоть Генри, потому что тот поспешил отдернуть руку.
– Так вы и вправду ничего не заметили? Мадам де Корбевиль, – он произнес французское имя графини с отвращением, словно ругательство, – неотступно преследовала вашего отца. Это стало шуткой сезона: «Монах и версальская гетера».
– Не смейте так говорить о моем отце, – гневно выпалила Ливи. – И о мадам де Корбевиль тоже.
– Я не сказал, что нахожу это забавным, – возразил Генри. – Совсем напротив. Вообразите, что если бы ей удалось соблазнить графа. Ваш отец истинный джентльмен. При определенных обстоятельствах… лорд Арлингтон счел бы себя обязанным жениться на этом падшем создании. И что бы тогда случилось с нами?
– Вы хотите сказать, с вами? – бросила Ливи, теряя терпение.
Генри посмотрел на нее с жалостью.
– Это верно, – произнес он. – Вы ведь собираетесь замуж за Девира. Полагаю, вас не слишком заботит, что хозяйкой Холиншеда станет другая.
Генри проводил Ливи до дверей Арлингтон-Хауса и ушел, небрежно насвистывая сквозь зубы. Войдя в дом, куда следом за ней шмыгнула горничная, Ливи тотчас направилась к себе в спальню. Торопливо стянув перчатки, она подошла к умывальнику у туалетного столика и вымыла руки в тепловатой воде. Она чувствовала себя нечистой.
Будь сегодня женский день в банях возле Сент-Джеймсского парка, Ливи, пожалуй, пошла бы туда, приказав горничной Фрит сопровождать ее. Но женщин пускали в купальню лишь раз в неделю, а в остальные дни там собирались продажные девицы и джентльмены, предпочитавшие совмещать удовольствие от купания с другими, менее благопристойными увеселениями.
