– Только твои духи, – не преминул вставить я.
– Только мои духи, – ровным голосом отозвалась Кристофина. – В вашей Библии, между прочим, сказано, что Господь – это дух. Вот так-то. Мне было так жаль ее мать, что просто нет слов. И я не хочу, чтобы такое произошло и с ней. Вы называли ее куклой? Она вас не удовлетворяла? Попробуйте сначала – может, теперь все будет по-другому. Если вы бросите ее сейчас, то они растерзают ее в клочья. Так они поступили с ее матерью.
– Я не брошу ее, – устало произнес я. – Я сделаю для нее все, что будет в моих силах.
– Вы будете любить ее, как прежде?
Поцелуйте за меня мою сестрицу, вашу жену. Любите ее, как любил я. Как я могу обещать такое? Я промолчал.
– Это она может не удовлетвориться. Она креолка, и в ней живет солнце. Но признайтесь, все дело в том, что не она приехала на вашу родину, которую называют Англией, не она пришла в ваш красивый дом и попросила вашей руки. Это вы поехали на край свет, к ней, вы просили ее руки. И она вышла за вас, она любила вас. Она отдала вам все, что имела. А теперь вы говорите, что больше не любите ее, и она страдает. Что вы хотите сделать с ее денежками, а? – Кристофина говорила по-прежнему ровным голосом, но слово «денежки» она произнесла с каким-то шипением. Теперь я понял, в чем было дело. Усталость и сонливость как ветром сдуло, я вышел из транса и обратился весь во внимание, готовый отстаивать свои интересы.
Кристофина хотела понять, согласен ли я вернуть половину денег из наследства Антуанетты и уехать из Вест-Индии, если я больше не хочу с ней жить.
Я осведомился насчет суммы, которую она имела в виду, но Кристофина уклонилась от ответа.
– Это вы уж разбирайтесь с разными там адвокатами.
– Хорошо, а что станет делать Антуанетта?
На это Кристофина пообещала присмотреть за ней – и за ее денежками, разумеется.
– Вы обе останетесь жить здесь? – спросил я, надеясь, что мой голос звучит так же ровно, как и у Кристофины.
– Нет.
Оказалось, что они поедут сначала на Мартинику, а потом и куда-нибудь еще.
– Хочу посмотреть мир перед смертью, – сказала Кристофина, а потом добавила ехидно, возможно, чтобы поддеть меня, сохранявшего полное спокойствие: – Она выйдет замуж снова, забудет вас и будет жить-поживать в свое удовольствие.
Меня захлестнула волна ярости и ревности. Нет, она меня не забудет. Я рассмеялся.
– Вы смеетесь? Вы смеетесь надо мной?
– Ну, конечно, я смеюсь над тобой. Ты нелепая старуха. Я больше не желаю обсуждать с тобой мои личные дела, а также дела твоей хозяйки. Я выслушал все, что ты мне хотела сообщить, и я тебе не верю ни на грош. Теперь попрощайся с Антуанеттой и ступай. В том, что случилось, виновата ты и только ты. А потому не возвращайся сюда.
Она выпрямилась, подняла голову, положила руки на бедра.
– Кто вы такой, чтобы выгонять меня отсюда? Этот дом принадлежал матери мисс Антуанетты, а теперь он принадлежит Антуанетте. Кто вы такой, чтобы выгонять меня из него?
– Можешь мне поверить: теперь дом принадлежит мне. Не уйдете добром, я пришлю людей, чтобы тебя выставили силой.
– Думаете, здешние мужчины осмелятся коснуться меня? Они не такие глупцы, чтобы давать волю рукам.
– Тогда я позову полицию. Предупреждаю тебя. Даже в этом Богом забытом месте существуют закон и полиция.
– Тут нет полиции, – возразила Кристофина. – И кандальной команды тоже нет. Как нет топчака и темницы. Это свободная страна, и я свободная женщина.
– Кристофина, – сказал я. – Ты долго жила на Ямайке и, конечно, помнишь мистера Фрейзера, судью из Спэниш-Тауна. Я написал ему о тебе. Хочешь знать, что он ответил? – Кристофина уставилась на меня, и я прочитал конец письма судьи: – «Я отписал Хиллу, белому инспектору полиции в вашем городе. Если она живет поблизости от вас и снова примется за старое, дайте ему знать. Он пришлет парочку полицейских, и на сей раз она уже так легко не отделается. Я уж за этим прослежу». Ты дала своей хозяйке яд, который та положила мне в вино, верно?
– Я уже вам говорила – это ерунда.
– Ничего, мы все выясним. Я сохранил остатки вина.
– Я ведь ей говорила, – сказала на это Кристофина. – Я предупреждала, что из этого ничего хорошего не выйдет. Только неприятности… Значит, меня вы прогоните, заберете себе все ее деньги, а что будет с ней?
– Не знаю, с какой стати я должен посвящать тебя в мои планы. Но я собираюсь поехать на Ямайку, в Спэниш-Таун, и там посоветоваться с врачами и ее братом. Я сделаю так, как они скажут. Антуанетта явно не здорова.
– Брат называется! – фыркнула Кристофина и плюнула. – Ричард Мейсон никакой ей не брат! Меня вам не одурачить! Вам нужны ее деньги, а на нее наплевать. Вы хотите объявить ее сумасшедшей. Я-то прекрасно вас понимаю. Доктора скажут то, что вы им велите. И Ричард Мейсон тоже – с превеликим удовольствием. С ней произойдет то же самое, что и с ее матерью! Неужели вы готовы на такое из-за денег? Но значит, вы хуже, чем сам Сатана.
На это я ответил, чуть не срываясь на крик:
– Думаешь, я хотел всего этого? Я бы отдал жизнь, чтобы всего этого не было. Чтобы глаза мои никогда не видели этих мест.
– Вот наконец вы сказали правду! – рассмеялась Кристофина. – Выбираем из того, что даем. Даем и выбираем. Встреваем, сами не знаем во что. – Она начала бормотать что-то себе под нос, причем не на патуа – к этому наречию я уже успел привыкнуть.
Она такая же безумная, как и вторая, подумал я и отвернулся к окну.
Под гвоздичным деревом собралась прислуга. Батист, мальчик-конюх и Хильда.
Кристофина была права. Они не собирались вмешиваться в происходящее.
Я снова посмотрел на Кристофину. Лицо ее было словно маска, и глаза смотрели бесстрашно. Она была по натуре боец, воин. В этом ей никак нельзя было отказать. Сам того не желая, я пробормотал:
– Ты не хочешь попрощаться с Антуанеттой?
– Я дала ей кое-что, чтобы она уснула. Пусть спит. Не хочу будить, не хочу возвращать к неприятностям. Это лучше сделать вам.
– Можешь написать ей, – сказал я.
– Читать и писать я не умею, – последовал ответ. – Зато во всем остальном разбираюсь.
Кристофина ушла, не оглянувшись.
Желание спать покинуло меня. Я прохаживался взад-вперед по комнате, чувствуя, как кровь играет в кончиках пальцев, как поднимается по рукам, как учащенно забилось сердце. Расхаживая, я стал диктовать сам себе письмо, которое собирался написать. «Я знаю, что вы задумали это, чтобы от меня избавиться. Вы меня никогда не любили. Равно как и мой брат. Ваш замысел удался, потому что я слишком молод, глуп, доверчив. Но главное: я слишком молод. Потому вам и удалось так со мной обойтись». Но теперь я уже не так юн, размышлял я и вдруг остановился и выпил рома. Да, здешний ром мягок, как материнское молоко или отцовское благословение.
